Чудовище из озера

– Как можно не узнать человека, с которым всю жизнь жил в одной деревне? – возразила Натэла.

– А… кто ещё его тогда видел? Ну, этого Ивана?

– В том-то и дело, что никто, кроме Фёдора, его сестрёнок и цыган! Но цыгане-то убежали, и больше их никто никогда не видел! А девчонки были совсем маленькие. И, наверное, так напугались, что ничего не соображали.

– Ни-и фига себе… – пробормотала Полундра. – Но ведь кто-то же их всё-таки спас?!

Наступило общее молчание. Полундра посмотрела на старшего брата, но тот что-то сосредоточенно скролил у себя в айпаде и взгляда Юльки не замечал.

– А почему вообще так вышло, неизвестно? – вдруг спросил Батон. – Почему один брат Сватеев стал партизаном, а другой – полицаем? Атаман, баба Тоня не рассказывала?

– Там вообще всё непросто было, – вместо Атаманова ответила Натэла. – Сватеевы – семья богатая была… давно, ещё при царской власти. В городе пшеницей торговали, целый скотный двор держали, вся округа у них в батраках ходила! Потом, во время раскулачивания в тридцатые, их всего лишили и сослали в Казахстан. А старшие сыновья, Иван и Матвей, были уже женаты, жили отдельно и под суд не попали. И остались здесь, в Сватееве. Хотя, Антонина Егоровна говорила, они оба на Советскую власть насмерть обижены были. Матвей как-то пьяным ввязался в драку, убил топором человека, и его посадили. Только накануне войны он в деревню вернулся – уже законченным уголовником. Его все боялись, даже жена! Говорили – мать родную убьёт и не почешется! А когда немцы пришли, Матвей сразу к ним на службу пошёл. Правда, не он один. Ещё человек пять таких же гадов по округе набралось. Баба Тоня рассказывала, что этот Матвей вроде и не хуже всех был… особых зверств за ним не числилось. Наверное, брата боялся!

– Что с этими полицаями стало, когда немцев погнали? – спросил Пашка. – Арестовали?

– Расстреляли партизаны, – мрачно отозвался Атаманов. – Прямо у этой церкви. За всё хорошее. И как раз в тот день когда цыган и деда с сёстрами спасли.

– Но семья Матвея осталась тут?

– Сразу после войны жена и дети уехали.

– Почему?

– А как было здесь оставаться семье полицая? – вопросом на вопрос ответила Натэла. – Им чуть ли не в лицо на улице плевали! Как было не уехать от такого позора?

– Но они-то чем были виноваты?!

– Ты это тем скажи, у кого полицаи родных расстреливали и заживо жгли, – буркнул Атаманов. – В общем, Сватеевы уехали, и с концами.

– Что-то тут не то… – задумчиво сказал Пашка. – Но не могу понять – что именно… Мистика – это несерьёзно! Надо выяснять… Кстати, а где народ? Я смотрю, дед приехал? Куда уже делся?

– Сол Борисыч пошёл смотреть церковь! – доложила Натэла. – Соня ему рассказала, что там на стенах есть фрески… ну, и вы же его знаете! Тут же помчался, даже обедать не стал! – Последнее в глазах Натэлы было высшей степенью безответственности.

– Угу, – подтвердил Атаманов. – А дед с ним пошёл. И Соня с Белкой тоже.

– Там же забор вокруг стоит! – хмыкнула Юлька.

– Это для нормальных людей – забор, – напомнил Пашка. – А Солу нашему Борисычу этот забор, как страусу ямка: перепрыгнул и не заметил.

– В общем, они уже час как там, – закончила Натэла.

– И я хочу! – вскочила Полундра. – Блин, столько разговоров про эту церковь, а мы её ещё даже не видели! И картины не смотрели! Атаман, натрескался?! Так погнали живей!

Юлька выбежала за калитку. Атаманов и Батон помчались следом.

– Натэлочка, я тебе тут нужен? – поднявшись, ангельским голосом спросил Пашка.

– Никто мне не нужен! – отчеканила Натэла, вываливая в таз полведра малины. – Пашка, как брата прошу – не путайся под ногами! Иди куда хочешь! Мешок сахара мне из дома принеси – и иди!

Через забор генерал-майор Полторецкий и антиквар Шампоровский всё-таки не полезли. Но доска в заборе была не просто отодвинута, а аккуратно снята с гвоздей, так что Юлька с друзьями проникли на церковный двор беспрепятственно. Двери церкви были по-прежнему открыты настежь, и массивный силуэт Шампоровского маячил у самого алтаря. Лучи света проникали в сквозные окна, пересекались под пробитым куполом. Юлька вошла, огляделась вокруг – и ахнула.

Со стен церкви на неё смотрели лица. Те лица, которые она уже видела на листах бумаги в доме Стаса, – деревенские бабы, подростки в валенках и ватниках, старик с ружьём, партизаны… Но фрески на стенах были цветными, яркими, словно нарисованными только вчера. И на цыганке с младенцем огнём горела красная косынка, а босые её ноги были измазаны рыжей глиной. Слева от неё стоял, сжимая вилы, худой подросток в телогрейке и сдвинутой на затылок кепке – юный Фёдор Островицын. Лицо его было испачкано кровью, глаза смотрели с недетской печалью. Справа делал шаг назад, поднимая автомат, перепачканный кровью и гарью человек в изорванной красной рубахе: Иван Сватеев. Его оскаленную физиономию пересекал рваный шрам. У ног партизана показывал зубы красный, маленький, величиной с собаку, лев. За спиной темнела какая-то нора.