Чудовище из озера

– Этот партизан мне больше всех нравится, – шёпотом сообщила Полундра подошедшей Белке. – Вообще как живой… Жесть! И морда такая настоящая… зверская! Ну, что Сол Борисыч говорит? Хорошие картины?

– Наверное, да, – серьёзно сказала Белка. – Потому что всё было как всегда. Сначала бегал по церкви и кричал, какие все кругом варвары и дуболомы. И Таранов, и патриархия, и райсовет, и Союз художников… и ещё кто-то там. Потом умолк, лупу достал, полез разглядывать. Потом начал в Жмеринку звонить дяде Зяме… а сигнал не берёт!

– Значит, всё серьёзно, – без улыбки сказал Пашка.

– Так что же, Шлёма, – по-вашему, эти картины представляют какую-то ценность? – донёсся до Полундры рокочущий бас деда.

В ответ донеслось мрачное рычание:

– Поотрывать руки! И головы! И ещё кое-что! Всем тем, кто не сделал в этой церкви музей партизанской славы!

– В лучших традициях советской власти здесь сделали силосное хранилище, – усмехнулся Пашка. – Хорошо ещё, что вовсе не снесли!

– Весьма практично, но идиотично, – фыркнул Шампоровский. – Действительно, зачем властям памятник русской средневековой архитектуры? Пусть лучше будет овощебаза… Впрочем, Павел, вы правы. Надо бога благодарить, что хотя бы не скололи и не испортили фрески… хотя отреставрировать будет трудно. Кстати, а почему здесь всё так прилично?

Все осмотрелись по сторонам. В пустой церкви действительно было очень чисто. Ни сломанных балок, ни битого кирпича, ни даже мусора на каменных плитах пола. Даже высокие окна были аккуратно застеклены.

– Странно… – пожал плечами Шампоровский. – Обычно в брошенных церквях всё гораздо хуже выглядит. Неужели всё-таки у местной власти совесть проснулась?

– Это не у власти, это, наверное, у Таранова, – предположила Белка. – Это же он забор поставил! Ну, наверное, заодно и мусор вывез…

– Зачем? – удивился Пашка. – Он же всё равно собирался эту церковь сносить!

– Как – сносить?! – схватился за сердце Шампоровский. – Вместе с картинами?! Которые потом не восстановишь?!

– У внука того художника, который это сделал, остались этюды на бумаге, – тихо сказала Соня, любовавшаяся портретом сурового деда с пулемётной лентой на груди. – По ним, я думаю, можно будет реставрировать…

– Где, Сонечка, эти этюды? – вкрадчиво спросил Соломон Борисович. Глаза его загорелись. – Я могу их увидеть?

– Думаю, что да. Стасу будет приятно услышать, что его дедушка был большим художником. Тем более что все местные считали его просто дурачком. И жена всю жизнь пилила. Даже дневники его все повыбрасывала.

– Это участь многих великих художников… к сожалению, – вздохнул Шампоровский. – Ты живёшь, делаешь то единственное, что можешь делать, мучаешься над замыслом, не спишь ночей, рвёшь бумагу… А денег нет, а есть нечего, а дети ходят без ботинок и жена ругается… и хорошо, если ещё есть жена и дети! Потом умираешь, и дело твоей жизни выкидывается благодарными потомками на помойку! А на поминках говорят: «Всю жизнь прозанимался фигнёй, лучше бы дачу для детей построил». А лет семьдесят спустя в каком-нибудь сарае находят твой старый-старый этюд, показывают специалисту – и та-дам-м! Этюд продаётся на Сотбис члену королевской фамилии или Дрезденскому музею! О тебе пишут таблоиды, твои уцелевшие работы вывешивают в Лувре, внуки становятся миллионерами и строят себе по пять дач… но тебе в твоей могиле это уже абсолютно по барабану. Так было с Гогеном, Ван Гогом, Тулуз-Лотреком… ну и с кучей наших. Ну кто из людей поверит, что их дед был гений?!

– Стас, кажется, верит, – тихо сказала Белка. – Он ничего не выбросил. И все рисунки деда в сохранности. И те записи, которые удалось от бабки спасти.

– Очень интересно! – оживился Шампоровский. – С этим юношей стоит потолковать! А эскизы он не собирается продавать? Ведь это же потрясающе: в бывшем силосном хранилище – фресковая живопись! Кстати, вы уже видели подвал?

– Где?! – хором завопили Полундра, Батон и Атаманов. И наперегонки понеслись к квадратной дыре, темневшей в полу у дальней стены. Распластавшись на каменных плитах, они свесили головы через край подвала… и ничего не увидели.

– Темнота – и всё! – разочарованно пробормотала Юлька. – А как туда спуститься?

– А зачем, Юля? – спросил генерал Полторецкий. – Смотри!

Он бросил в чёрное отверстие камешек. Слышно было, как тот гулко стукнулся о каменную стену. Затем послышался плеск.

– Там вода. Наверное, талые воды или какой-нибудь подземный родник прорвался. Весь подвал залит, и делать там нечего.

– Вот, значит, почему силос отсюда вывезли… – пробормотал Пашка. – В сырости корма хранить нельзя.

– А василисков – можно! – прошептала Юлька, вглядываясь в сырую темноту. – Там он, гад, и плавал! Оттуда и выл! И Натэлка с Серёгой его слышали! Бр-р… Слава богу, что вы туда не свалились в потёмках! Прямо к нему!

Атаманова заметно передёрнуло.

– И, между прочим, я в жизни не поверю, что художник был простым деревенским мужиком! – вдруг объявил Шампоровский, изучая через лупу автомат партизана Сватеева.

– Это почему же, Шлёма? – удивился генерал Полторецкий.