Чумная крыса

С момента их последней встречи ничего не изменилось. Он по-прежнему был обвиняемым, теперь еще и однозначно заключенным, она – его дознавателем, человеком, который если не сам вынесет приговор, то уж точно поспособствует этому. Но почему-то ему было весело осознавать, что Мелоди Сприн, эта непробиваемая сука, пусть и красивая, оторвала свой зад от развлечений и пришла сюда из-за него. Весело, озорно, смешно, черт возьми. Так легко стало думать этими полузабытыми, вытесненными из разговорного лексикона словечками. Конечно, он все еще ловил себя на том, что испытывает позитивное влияние, комфорт, но оглядываясь вокруг, напоминая себе, где он находится, понимал, что все это далеко от рационального и логического понимания комфорта, а уж тем более позитивного влияния. Он чувствовал задор и эмоциональный подъем вопреки здравому смыслу. И это казалось невероятным, волнующим. Единственно верным.

– Оставим официоз, да? Зовите меня Мелоди, хорошо? Я здесь, потому что кто-то вместо того, чтобы наслаждаться последними часами на свободе, жарить цыпочек и заливаться алкоголем, решил прокатиться с ветерком. Без проблем. Никто не пострадал, и это хорошо, иначе наш разговор был бы куда короче, – она запнулась, встретившись глазами с Поупом, и отвела взгляд. – Я предпочла бы, чтоб наша с вами встреча никогда не состоялась, понимаете? Это все говеное стечение обстоятельств, фатум, неизбежность. Вы напортачили, не так чтобы крупно, поверьте. Я видела куда худшие формы проявления эмоций. У меня память об одной из них вот тут, – медноволосая коснулась левого бока чуть ниже ребер.

Этот жест, слишком интимный и доверительный, стер с лица Поупа улыбку. Так ли он прав, выбрав сторону Мессии и ему подобных?

– Не корите себя, вашей вины там не было и нет. Проявление эмоций не всегда происходит без жертв, чтобы вы знали. Поэтому существует категория А и люди, которые стоят на страже закона, чтобы не допускать подобного этому. Мы больше не воюем, как раньше. Сколько военных конфликтов было развязано Америкой после принятия второй Реформации?

– Мы не развязываем войн, но мы в них участвуем, – поправил ее Поуп.

– Потому что это рационально и логически оправдано, а не потому что нам нужна чужая нефть. Зависти больше нет, агрессии нет, убийств на почве расовой ненависти, ревности и прочих эмоциональных катализаторов, тоже нет. Да, есть исключения из правил, но для этого и существует мой отдел, чтобы пресекать их, – возражала Мелоди, умалчивая о собственных грешках.

– И вы полностью убеждены в этом?

Он должен был сказать «верите в это», но сознательно использовал иное.

– Я убеждена, что вам поспать бы не помешало. Да и мне тоже. Но раз уж вы решили устроить философский диспут, а мне все равно сегодня не уснуть, валяйте. Говорите все, что вздумается.

Сказав так, Мелоди нашла взглядом стул – он стоял как раз напротив камеры Поупа, у противоположной стенки. Придвинув его так, чтобы быть в круге света (освещение оставили по его просьбе), женщина закинула ногу на ногу и сцепила пальцы в замок, откинувшись на спинку.

– Вы читали мое досье, знаете обо мне все, все сложили и сделали свои выводы. Этой выходкой, признаю, дурацкой, я лишь усугубил свое положение.

– Вы поехавший, Поуп, да.

– Может, не настолько, как вы думаете. Только чувствуя скорость, тепло руля, этот сумасшедший ветер… Как же вам объяснить, впервые за долгие годы существования, логически выстроенного, обеспеченного и удовлетворявшего мои потребности, я отпустил тормоза, но при этом держал все под контролем. Каждый прожитый миг, начиная с активации аварийного управления и заканчивая этой минутой, принадлежал только мне. Я владел им полностью, упивался этим, зная, что куда бы ни привела меня дорога, я никогда не пожалею.

Мелоди устало прикрыла глаза рукой и отвернулась.

– Вы говорите, этот человек, Мессия, террорист. А я так не считаю. Он всего лишь открывает наши наглухо зажмуренные глаза, чтобы показать, кем мы были и кем могли бы быть, если бы не отвернулись от самих себя. Это тупик, Мелоди. Мы отказались от чувствительности, боясь оказаться непонятыми, уязвимыми. Наши предки возвели вокруг себя невидимые хитиновые панцири, чтобы никто не мог больше причинить им боль, но и этого оказалось мало. Они все, абсолютное большинство, голосовали за Реформацию, возводя личное решение каждого в статус нормы, закона, Конституции, в конце концов.

Капитан снова испытывала зияющую пустоту под ребрами. Сказывались болезненные отходняки после синта, положенные на пламенную речь Поупа. Не нужно было ей приходить сюда в таком состоянии, но сожалеть о сделанном – пустое занятие. И Мелоди продолжала слушать, вдавливая сжатый кулак в солнечное сплетение, будто это могло заткнуть незримую дыру.

– Миллионы людей, считая, что совершают благо, предали и были преданы. Теперь мы совершенны, – Поуп хмыкнул, – Никто не может причинить нам боль, только никто и ничто не может сделать нас по-настоящему счастливыми.

– Существует определенный допустимый предел…