Чувство Магдалины

Платон бессознательно пошарил по столешнице ладонями, будто искал, чем бы таким запустить в закрывшуюся за Яриком дверь, но вовремя одумался, потому что она тут же и открылась, и заглянувшая Дина проговорила деловито:

– Вас клиент ждет, уже двадцать минут. Вы сами ему время назначили…

– Да, да! Пусть заходит! Конечно!

Дела и заботы буднего рабочего дня втянули в обычную круговерть, не оставляя ни одной минуты для анализа полученной от Ярика информации. Да и что там анализировать? Все и без того ясно. Яснее некуда. Рабочий день закончится, дома его будет ждать Маша с ужином. Маша. Машенька. Добрый ангел. Спасительница. Ей можно все рассказать, и она поймет…

– …Представляешь? – прожевывая кусок мяса, глядел он на нее с нервным злорадным восторгом этим же вечером. – Представляешь, как Ярик объявит о своем решении Вике? Каково ей это будет принять, а? Как она локти будет кусать? Ошиблась, ошиблась, глупая стрекоза! Не сообразила, как бывает больно от прилетевшего в задницу бумеранга! Замуж за Ярика она выходит, ага! Разбежалась! Ничего, ничего… Пусть попрыгает на горячих углях, пусть! А я посмотрю! Пусть, пусть попрыгает!

– Платон… – тихо позвала Маша, глядя на него с ужасом. – Остановись, Платон, что ты говоришь…

Не мог он остановиться. Не владел собой. Злобное и радостное возбуждение охватило голову, сотрясало израненную недавней болью душу.

– Никогда ей этого не прощу, никогда! Пусть приползет, а я не прощу! Это надо знать Вику, она обязательно…

– Платон! – уже громче позвала Маша, и он остановился, услышав наконец нотку отчаяния в ее голосе. Повернул голову, спросил тихо:

– Что?

– Платон, прекрати, пожалуйста…

– Почему? Я что-то не то говорю, да?

– Как же сильно ты ее любишь, Платон…

– Я?! Я люблю Вику? После всего, что она сделала? Да ты что, Маш? Не-е-ет, что ты… Не-е-е-ет…

Весь вечер он был очень оживленным, строил планы на дальнейшую жизнь. Приставал к Маше с расспросами, куда бы она хотела поехать на Новый год, в теплую страну, к морю, к экзотике, или наоборот, в северную… Маша улыбалась, слушала и кивала, и Платон уже не замечал, как появилось в ее глазах грустное понимание ситуации, и не только понимание, но и смирение – тоже грустное. Хотя… Разве оно бывает веселым?

Через несколько дней Платон стал пропадать, поздно приходить домой после рабочего дня. А потом и вовсе не пришел ночевать. Утром позвонил, бормотал виновато в трубку:

– Я по срочному делу уехал, в другой город… И телефон разрядился, как назло… Не смог предупредить… Извини, Маш…

– Платон, скажи честно… Ты с Викой?

Он ничего не ответил, но именно это молчание и говорило само за себя. Маша переспросила нервно:

– Ведь ты с Викой, Платон?

– Я тебе потом перезвоню, ладно? И все объясню… Очень плохо слышно… Извини…

Конечно, он не перезвонил. И ничего не объяснил. Понял, наверное, глупость всех объяснений по телефону. Когда дверь открылась и они появились в прихожей вдвоем – Платон и Вика, – Маша даже не удивилась, а наоборот, почувствовала некоторое облегчение. Значит, ситуация разрешилась. Наконец-то.

– Маш, прости его… Он виноват, конечно, но так получилось… – первой заговорила Вика, и Маша не узнала ее голоса – таким он был жалким и непривычно просительным.

И сама она была уже другая. Не было в ней прежней уверенности, спесивой наглости. Сняв туфли, первым делом бросилась в ванную, и было слышно, как ее выворачивает наизнанку.

– Сильный токсикоз начался… Вся уже измучилась… – тихо пояснил Платон, не поднимая на Машу глаза и проходя бочком в гостиную. – Пойдем в мой кабинет, поговорим, Маш…

– Да не надо разговоров, Платон. Я сейчас уйду, я быстро соберу вещи. Собственно, и собирать особо нечего. Тем более я готова была к такой развязке.

– Погоди, Маш… Куда ты пойдешь? Тебе же некуда. Давай, я что-нибудь придумаю… Квартиру тебе сниму… Ты не представляешь, как мне хреново от самого себя, что я с тобой так поступаю! Можно, я хоть что-нибудь для тебя сделаю, а?

– Я представляю, Платон, как тебе плохо. И успокойся, пожалуйста, не надо мне ничего. Я к Лео пойду. Поживу там, пока он в Америке. Ключи от мастерской у меня есть.

– Ты к нему вернешься?

– Нет. Он меня не простит. Я знаю.

– Но почему ты так уверена…

– Я знаю, Платон. Да я не пропаду, ты не беспокойся.

– Я сволочь, Маш…

– Нет, ты не сволочь. Ты просто очень любишь Вику.

– Маша, Машенька… – Будь счастлив, Платон. И не будем больше ни о чем говорить, ладно? Иди лучше, Вике помоги… Ей, по-моему, совсем плохо.

Маша принялась быстро собирать в сумку свои вещи, будто ужасно торопилась куда-то. Наверное, и впрямь торопилась – убежать от самой себя. Нет, она не чувствовала никакого униженного отчаяния, просто торопилась убежать…

В мастерской Лео было все по-прежнему, если не считать следов отъезда – немытой кофейной чашки в раковине, брошенного на постель махрового халата и увядших цветов в вазе. И непривычно пустых стен, прежде увешанных работами Лео.

Маша села на кровать, провела ладонью по шелку покрывала, потом уронила голову на подушку, расплакалась. Теперь можно и поплакать, отчего ж не поплакать? Там, у Платона, не могла…