Чужая сторона: рассказы

— Девочки, чай! — распахнулась утром дверь. За ней стояли женщина в фартуке и железная тележка. Почти все отложили поданный хлеб с сыром на тумбочки и развернули пакеты с куличами.

— Ариш! — протянула маленький кулич-грибок тётя Валя. Арина взяла, заулыбалась.

Пасха в больничной палате… Это было странно. Прежде Арине посчастливилось встречать Рождество в поезде. И было тоже странно. Будто не было праздника, а лишь имитация, игра в него.

Праздничный завтрак, а потом всё как будто зациклилось:

— Не чай, а помои!

— Лена, ало, как там Тиша?

— Куры по 99.

— Умереть бы весной…

Тёте Вале, как обещали, отдали выписку рано, самой первой, сразу после обеда. Она долго прощалась со всеми, ей желали разного: «счастливенько», «здоровьичка», «жить долго и счастливо всем назло», но, уходя, она пообещала:

— Ща приду.

Она вышла со всеми своими пакетами и вещами наперевес, и под ней словно скрипел кафельный пол, а через пятнадцать минут постучала в окно. Когда открыли, её огромная рука протянула через раму пахучую булку белого хлеба.

— Отдайте этой вечером, когда на смену выйдет. Мне, скажите, не жалко.

Принимала булку из рук в руки баба Вера. Она улыбнулась просьбе, но как-то боязно — просить смело, а вот передать слова… Попрощались, и тётя Валя победно ушла насовсем.

Арина заулыбалась. Все заулыбались. Впечатлила! Воодушевила! Месть как будто уже удалась.

Пришла медсестра и пообещала Арине, что и её выписку скоро допишут. Арина соскочила, выудила из-под кровати заветный благодарственный пакет и побежала раздавать шоколадки — медсестре, ЭКГ-шнице за юмор, заведующей отделением и начмеду (её пришлось подождать у кабинета).

— Скажите, а кофе можно? — спросила её Арина. Не хотелось больше попадать в больницу.

— Не стоит.

— А алкоголь?

— Можно.

— А секс?

— Можно, это полезно. Только так, вяленько.

— Как бревно?

И Арина с женщиной рассмеялись. Начмед была ещё молодая, с цепкими тёмными глазами. Выходя из кабинета, Арина подумала, что не зря её хвалили.

Когда палата прощалась с Ариной, ей желали больше не возвращаться. 

Булка белого лежала на тумбочке у бабы Веры. Арине хотелось бы увидеть сцену вручения булки, но домой, конечно, хотелось больше.

Арина вышла из палаты, вышла из отделения, сделала пару глубоких вдохов освобождения. 

Она хотела подойти к палатному окну, как прежде тётя Валя, но остановилась — увидела, что под окном скосили все одуванчики. 

Раздался телефонный звонок, Арина радостно подняла трубку.

— Перезвонишь? Или свободна? — осторожно спросила мама.

— Теперь совсем свободна!

Всё закончилось. Это закончилось. Можно было жить дальше.

2021

Лёша

Поезд прибыл под вечер. Вооружённая охрана с собаками встретила у поезда. Детей — на сани, и всех погнали в степь. Вели по снегу под лай собак — и с тех пор, когда Лида видела снег, вечно казалось, будто он лает на неё. Смотрела на белизну и слышала хриплое, рваное — как будто из разодранного горла — собачье «а-а-ааа-а-а».

Шли долго, тяжело. 

Лиде вспоминался этот, который допрашивал: почему-то — его большие алые уши, серая седина на висках. Чтобы звучать более грозно, он давил на связки, держал шею прямо, напрягался весь, рот кривил. Сказал, что Лида поедет в лагерь «за укрывательство изменника Родины». А Лида и укрывала, и подталкивала уголок одеяла, и целовала — словом, любила изменника. И за любовь дал ей алоухий восемь лет лишения свободы. 

С обыском пришли ночью. Главное — копали книги и в письменном столе с бумагами. Лиде сказали: «Берите, что вам надо». Она открыла шифоньерку и всё из неё вынула на кровать, потом начала выгружать фарфор и хрусталь, но бросила. Взяла только самое необходимое: нижнее бельё, зубную щётку, маникюрное что-то, расчёску, одежду и обувь. И забрали Лиду.

Вагонный состав шёл больше месяца, многие не доехали из-за голода и холода. Из семидесяти человек — сорок, что ли…Тяжело ехали. 

Лида всё смотрела на мать с мальчиком, они в вагоне сидели напротив. Мальчик плакал, а мать его вертела, под ноги брала, под руки, так, что он не успевал взять воздух для крика, упирался, кулаком ей в подбородок давил, она растирала ему руки, заодно грела свои, дула на них слабо и холодно.

В один из дней пути крупная баба распотрошила чемодан тощей соседки-балерины, выудила пуанты, крутила их на лентах. Гнев грел. Лиде хотелось ввязаться, тоже потолкаться по вагону, но сил не было, поэтому только смотрела. Досмотрелась — крупная баба напустилась и на Лиду:

— А ты чего зыришь?

Она и кулак подняла, но Лида вот что придумала:

— Я беременна, — сказала, — не трогай!

И баба отошла. 

На станциях заходил солдат, спрашивал, есть ли трупы. Трупы были. Теплушка грелась лишь одним дыханием узниц. Потом многие из тех, кто слышал крик Лиды про беременность, умерли, и даже крупная баба умерла, бог знает от чего, и для оставшихся Лида снова стала порожней.