Чужая сторона: рассказы

— …она могла выйти на середину сюда, расставить руки, ноги и орать. Орала диким криком, настолько переполняли эмоции, настолько её внутреннее состояние было подавлено. Она не плакала, она просто выходила и кричала.

А потом другой женский голос, глубже и тише, рассказывал про свою дочь, про то, что увезли её далеко-далеко и ещё до всего-всего, оттого сама женщина хочет выйти на центр комнаты и орать.

Время шло — недели, вереницы недель, и вот уже месяц потащил за собой длинный хвост. Всё, что казалось диким первое время, стало привычным, весь жалкий, копирующий привычный, быт.

Спали лёжа на лавочке, но если сдвинуть четыре — получишь двуспальную кровать, только что без матраса. Некоторые ставили два ящика, а между ними клали носилки, спать было холодно и сыро, но стелили фуфайки и становилось теплее.

Среди тьмы ходили с фонариками, а потом придумали присоединить к аккумулятору светодиодную ленту и ночи стали переживать в полумраке. Освещения было достаточно только для того, чтобы друг на друга не натыкаться.

Воду натаскали с ближайших зданий: бутылки минералки для рабочих были запасены. Питались почти всё время сухими пайками. Две каши: перловка и гречка, тушёнка в банках, надоевшие крекеры. Они быстро сырели, переставали хрустеть.

Каждый день варили суп из двух сухпайков. На ведро супа — одна картофелина и четыре макаронины. Если попалась макаронина или жёлтый картофельный кубик в тарелке — у тебя праздник. 

Сначала жили общиной: готовили на всех. Все знали, как сложно готовить из ничего, и всё равно каждый раз кто-то возмущался. Не вкусно, не так. Когда варили кашу, бабушки говорили, что каша не такая, что они не могут жевать. Продукты кончались, и еда всё меньше напоминала еду.

— Мы же не родились бомжами, это потом стали на них очень похожими, — шептались за спиной у поварихи.

Когда всё-таки кончились запасённые еда и вода, жители поделились на группы, чтобы добывать продукты.

По утрам, около пяти, шести часов, над бункером было тихо. Тогда кто-то из группы бежал в квартиры за едой, кто-то — в сараи и гаражи, набивал там сумку консервами, овощами.

В группе Ули наверх бегал Евгений. В первый раз вернулся радостный.

— Развалили сарай, но остался подвал с заготовками! — Он начал выставлять из сумки мятые банки. — Послетали крышки, что-то сварилось: компот и так был сваренный, так он закипел. Сгущёнка подгорела, стала коричневая, но её ещё можно кушать.

Горячее ели раз в день, утром и вечером пили кипяточек. За чаем, кофе, сахаром делали вылазки на этажи.

— Разнесло дежурку. Заходишь, смотришь: ящики открыты, ну отлично… — рассказывал Евгений по возвращении из таких редких походов. Однажды вернулся серый совсем, сказал тому, кто спросил про лицо:

— Я забрался на крышу, где видать район… Смотрел, как мой дом горит.

Мама, увидев в Улиных глазах испуг, только заплакала. Уля тут же к деду Степану:

— Почему? Почему горит?

— Мяч попадает по проводам, они рвутся, — ответил тот. — Искорки бегут. 

Уля не понимала: почему слоны не набирают хоботами из моря воду, не заливают пожары? А вдруг их с мамой дом тоже сгорит? А там, дома, любимый плед с мультяшными телятами, там книга про капитана, светильник-солнышко… Уля заплакала. Аничка, увидев её слезы, тоже. Их никто не стал успокаивать, не стал им врать.

Долгие часы они плакали от неведения и страха, а потом долгие часы измождённые плачем спали.

Затем жизнь снова продолжилась.

Пространство зала обживалось, стало походить на большую-большую общую квартиру. Так же, как раньше в домашней ванне, под потолком висели верёвки с одеждой, разные корзиночки с «мыломойкой».

Всем нравилось играть в рынок. Купить что-то было негде, приходилось меняться.

— Меняем тёплый платок на капли в нос, — предлагали тем, у кого видели бутылёк тёмного стекла с пипеткой. Одежду — на еду, сироп от температуры — на ножницы. Иногда что-то давали просто так по доброте душевной, а плата приходила много после, по доброй памяти.

Через пару недель в зал-квартиру попал новый житель, Анатолий. Настоящий белый медведь — высокий, широкий, лысая голова, уши торчат, губы с носом вытянуты вперёд словно в медвежью морду. 

Анатолий давно отправил семью в убежище, а сам оставался, не хотел бросать квартиру. Но когда стало прилетать совсем рядом, засобирался, а когда обрушило крышу дома — пришёл.

— Какого цвета у слонов форма? — спросила его Уля. Но Анатолий сказал, что не видел слонов.

За Анатолием вниз попала Нина — с узкими тёмными глазами, вылитая газель. Она оказалась парикмахером. У всех в убежище по очереди появились стрижки. Её инструменты остались дома, когда она прибежала прятаться, но позже мужчины сбегали и взяли из её квартиры ножницы и машинку.

Аничке дали поиграть в парикмахера, почикать ножничками деду Степану пышную «ебаду» и длинные «ёлосы». Она увлеклась, даже проголодалась. А так — ела плохо. Мама часто уговаривала её, тихо, ласково. Соседка-жирафиха помогала: в награду за съеденный завтрак разрешала кормить Аничке своего кота Басю. Ложку супа Аничке — крошку корма Басе.