Чужая сторона: рассказы

Юна нашла рядом с одной опознавательный куст сирени. Сирень стала больше, дом — ниже, Юна — бледнее и тощей, всё это случилось лет за десять. Юна толкнула забор двумя руками. Забор сходил туда-сюда, вернулся в исходное положение синхронно со стрижами, ушедшими куда-то за спину.

Найти задвижку где-то там, на ощупь, не удавалось. Удалось перелезть поверх. Прыг. Тук-тук. Кап.

Сначала всё увиделось единым: ржавый замок в петле, выгоревшие мышино-серые доски сарая и дома. Всё на земле тянулось единым полотном: всё было вязаным, стёганым, смешанным. Стебли переходили в прутья, прутья — в палки, в стволы, верёвки, травинки, остатки. Всё коричневое — в рыжее, жёлтое, серое, зеленовато-серое; подползало к выгоревшим доскам, голым стволам, скамейкам и переходило в них. А до неба не доставало.

Рыхлый талый снег отощалыми псами лежал под лавкой, под яблоней, за крышкой погреба, у двери. В овальной ванне под рябиной серая снеговая собака купалась — вытянутый ноздреватый ком плавал в прозрачной воде ни туда, ни сюда, на месте. Под сугробом, на дне, лежали коричневые гнилые ягоды.

Где-то завывало и дуло, но где-то за второй калиткой, в огороде. А где-то здесь стучало. Юна обошла дом и побрела на стук, под паутину кленовых пальцев. И нашла.

Под клёном по старой раковине стучали капли — скромно и тонко. Они тянулись из-под клапана алюминиевого рукомойника по тонкой металлической ножке и падали в ржавую проталину на белой эмали. В рукомойнике плавал кленовый коричневый лист. Клапан держал открытым шарик рябины.

Юна улыбнулась. Вот же оно как! Она потянулась рукой вверх, потом вниз, вниз, опустила её в ледяную настойку на листе и рябине, намочила пальто, намочила рукав рубашки. Рука шла вниз, а влага шла выше, выше по ткани, и где-то между оставался только коричневый лист, прижимавшийся к алюминиевому стакану, к стенке. Когда рука потянулась обратно, лист снова лёг на воду.

Ягода осталась у Юны в пальцах. Но рукомойник продолжил сочиться, тоньше и робче, ножка клапана всё так же поблёскивала и выдавала провал.

Юна оглянулась на дом. Из сарая шевелил усами диван. Усы были соломенные, они неряшливо торчали по всему его лицу, старому, порванному, клетчатому. Юна вспомнила, как холодными дачными ночами боялась прижиматься к нему — диван шуршал, пах сыростью и был не из тех, к кому хочется прижиматься.

Мокрая солома внутри была тяжёлой; вытаскивали диван в сарай из дальней комнаты в четыре руки, хотели сжечь, но дали слабину.

Юна долго не решалась зайти, смотрела издалека. Тук-кап. 

Чердачное окно сарая свистело целлофаном. Когда-то на чердаке пахло луком и помидорами — теперь явно не пахнет.

Юна зашла через сарай в дом (обошла диван, коснувшись его подлокотника бедром). Боясь найти личные вещи умершего деда, она нашла алюминиевую круглую крышку. Круглая ручка из твёрдой пластмассы на ней вертелась в пальцах.

Юна подняла клапан. Выпустила воду. Опустила крышку на рукомойник. Клён скинул поверх тонкий сухой палец.

И стук стих. И стало спокойнее.

Теперь никакого желе из ягод ирги в формочках. Никакой картошки с тушёнкой в кастрюле на печке из десяти кирпичей. Никакого сладкого молодого горошка, малины с клопами, стола, в который упираются коленки, соснового запаха чердачной лестницы, старых газет и сквозняка в уличном туалете за помидорами, панамки и старых кроссовок-водолазов…

— И ни вод, ни воздуха, не укрыться…

Юна перелезла через забор, подхватила у кадыка сухими ладонями воротник пальто.

А мочёная рябина оказалась на вкус как ничто.

2020

Автонизм

Поздним вечером в кабинет участкового зашёл паренёк в мешковатой олимпийке. Прочёл дверную табличку, но уточнил:

— Ефим Иваныч?

— Иванович, — поправил участковый сердито. Он был такой типичный: блестящий и плотненький, напоминал разом и сериального лейтенанта, и мопса.

В кабинете пахло копчёной колбасой и чем-то сладко-пивным. Гудела квадратная тусклая лампа. За оконной решёткой будто прямо из фонаря сыпался крупный дождь.

Паренёк положил на стол Ефима картонную папку, придвинул скрипнувший стул, сел. Стало заметно, что правый рукав его олимпийки пуст и подвёрнут.

— Кормил людоеда с руки? — попытался пошутить Ефим. 

Парень пододвинул папку ближе:

— Я — ваш новый автомобиль. Распишитесь, чтобы завтра на работу…

Ефим ещё раз глянул на его руку:

— Без колёс, что ли?

— С колёсами.

— После аварии?

— Нет. Родился так.

Парень отвечал абсолютно спокойно, даже устало. Ефим проигнорировал папку, грузно поднялся, потянул со стула чёрную куртку. Паренёк глянул на белую надпись «Россия» и мятого двуглавого орла.

— Чё за тачка? — спросил Ефим.

— «Макларен Джей-Ти».

Ефим помолчал, разглядывая парня. Тридцати ещё нет, простоватый, но не быдло, олимпийка старая — молния вьётся волной, ворот тоже. На поясе лимонная сумка-бананка. Светлые волосы собраны в короткий хвост. Узкое лицо какого-то сельского препода истории.

— «Макларен»? Которая спортивная?

— Да вот же, всё написано, — кивнул парень на папку.

— Раздолбанная?

— Не особо.