Чужая воля

– Другая война, другие времена… Хотя для нас это было реальней реального. Северокорейцы пересекли тридцать восьмую параллель и затолкали нас за оборонительный рубеж вдоль реки. Бои шли постоянно, неделями, днем и ночью – такие страшные, что ты просто не представишь. К августу мы понесли тяжелые потери, заканчивалось абсолютно все: живая сила, продовольствие, даже боеприпасы… Я был передовым наблюдателем-корректировщиком, и моей задачей было следить за передвижениями СКА[31]. Из-за этого приходилось выдвигаться далеко за линию фронта, обычно на вершину какого-нибудь холма – как правило, открытого со всех сторон. Рельеф на нашей стороне реки был сложный, а наши боевые порядки вышли слишком тонкими, чтобы успешно противостоять как одиночным набегам, так и хорошо скоординированным массированным атакам. В некоторые дни в почти каждой стрелковой ячейке и траншее оставался кто-то мертвый или умирающий. Винтовочный огонь. Минометные обстрелы. Даже рукопашные, временами. Меня отреза́ли от своих чаще, чем я могу припомнить, и в итоге я со своим отрядом так и оставался на вершине того или иного безвестного холма. Иногда я видел, как северокорейцы валят через реку в психическую атаку, тысячами – обезличенная масса, решительно настроенная перебить нас всех до последнего.

Барклоу перевел дух.

– Ты сейчас наверняка размышляешь, к чему это я. Так вот. В нашем батальоне было восемь передовых наблюдателей, таких же как я. И к наступлению октября я лишь один из них остался в живых. Позже мы узнали, что это были самые кровавые недели всей войны – что ничего остальное даже близко к этому не лежало. С американской стороны – пять тысяч убитых, двенадцать тысяч раненых, и еще две с небольшим тысячи пропали без вести. Черт, да одни только южнокорейцы потеряли сорок тысяч!

На секунду примолкнув, Кен продолжил:

– Я видел больше героизма в те дни, чем большинство людей видели за всю свою жизнь, но я видел и много плохого тоже – то, как люди становились трусами, как начинали проявлять излишнюю жестокость. Из тридцати трех бойцов личного состава в нашем взводе лишь четверо вернулись домой живыми. Один через год покончил с собой – Чарли Грин, капрал, парень из Кентукки. Джеймс Рэпп ограбил банк, оттянул восемь лет строгача, вышел, в тот же день угнал машину и врезался на ней в телефонный столб. Кто-то говорит, что намеренно – еще одно самоубийство. Третий выживший был из Калифорнии, Алекс Чопин – хороший парень, малость чудаковатый, но в любой заварушке стоял до последнего. После войны он одно время бомжевал в Эл-Эй[32], а потом исчез в чем-то вроде хиппарской коммуны в округе Гумбольдт, в самой жопе мира. Что же до меня, номера четвертого… – Кен присел, его темные глаза отчужденно нацелились куда-то вдаль. – Я вот потерял жену. Мне тоже крепко досталось.

– Вы сказали, что к чему-то подводите.

– Люди меняются. Вот к чему. И больше всего меняются в военное время.

– Вы и вправду думаете, что он убил ее?

– Думаю, что это не исключено.

С пересохшим ртом я поставил стакан, поднялся на ноги.

– Сядь, Гибби.

– По-моему, вы сказали достаточно.

– У тебя нет фактов, сынок, – ни по этому делу, ни про твоего брата, ни про то, что война делает с человеком.

– Так дайте их мне!

– Я уже сказал тебе, малыш. Это не моя епархия.

– Он не мог настолько измениться!

– Война, тюрьма и наркотики. – Кен потянулся к моему нетронутому стакану, перелил из него виски в свой и откинулся в кресле. – Сам прикинь.

* * *

Гораздо позже, уже дома, я продержался без сна несколько часов, боясь, что если засну, то мне приснится река, желтая грязь и маленькие человечки, с воплями несущиеся убивать себе подобных. Представлял себе Кена на том продуваемом всеми ветрами холме – друга моего отца, которые воевал молодым и безвозвратно потерял какую-то часть себя. Он знал, что такое война, точно так же, как и мои братья; и, может, даже и не намереваясь этого делать, вложил часть этой войны и в мою собственную душу.

«Джейсон, которого я знал…»

«Джейсон, которым он мог сейчас стать».

Я не знал, чему верить, так что все вертелся и ворочался, а всякий раз, проваливаясь в сон, тут же просыпался, содрогнувшись всем телом. Хотя со временем все же заснул, и сны, которые пришли ко мне, были не про войну или тюрьму, а про Бекки Коллинз, которая улыбалась на солнце, прищурив свои васильковые глаза.

«Не теряй надежды, – сказала она мне во сне. – Жизнь прекрасна и удивительна!»

Проснулся я весь в поту, искренне надеясь, что она права.

18

Детектив Френч встал рано и уехал из дома, не успело еще солнце выбраться из-за деревьев. Он провел бо́льшую часть ночи, тщетно борясь с мыслями о своем сыне, убийстве и затуманенном глазе убитой девушки. Для Джейсона все складывалось далеко не лучшим образом: фото пыток и смерти Тиры, окровавленный скальпель, приклеенный скотчем к задней стенке комода в его комнате…

Но все же не оставляли и сомнения.

Равно как и образы мальчика, которого он воспитал.