Чужая жизнь. Мистические практики для обретения самого себя

В двадцать с небольшим я попала на велосипеде в ужасное дорожное происшествие. Потеряв сознание от удара в результате столкновения с автомобилем, я очнулась от того, что незнакомец спрашивал, все ли со мной в порядке. Я поднесла руки к лицу, увидела, что они в крови, и поняла, что это все, что от меня осталось, после того как меня протащило около двух с половиной метров по гравию. «Все хорошо», ― сказала я в ответ и попыталась встать. Я смутно помню, что произошло после этого, за исключением того, как на каком-то этапе попытки доковылять до дома поняла, насколько серьезно травмирована, и постучала в дверь незнакомца, прося о помощи. Он отвез меня в общежитие, в котором я тогда жила, где я легла в кровать и закрылась в своей комнате, то теряя сознание, то приходя в него в течение трех последующих недель.

Меня переполняет печаль сострадания, когда я вспоминаю об этой девушке, которая не знала, как попросить помощи или позаботиться о себе. Мне даже не пришло в голову пойти в больницу или обратиться к соседке за поддержкой. Я чувствовала всей своей кожей, как меня раньше учили, что если что-то плохое случится со мной, то это только моя вина, поэтому стыдилась полученных травм и была напугана тем, что стану обузой для окружающих.

По иронии судьбы именно этот страх часто удерживает нас от принадлежности. Мы проживаем свои жизни, сторонясь тех мест и рисков, которые могут привести к нашей отверженности, преждевременному исключению себя самих, а затем и к страданию из-за того же самого одиночества, как если бы отвержение пришло извне.

На подсознательном уровне я верила, что благосклонное отношение ко мне окружающего мира почему-то незначительно и зависело от моего вклада в семейные дела, участия в домашнем хозяйстве и жизни сообщества. Попросить о помощи значило бы обременить окружающих своей болью, что, как я боялось, будет стоить мне отторжения из принадлежности. Таким образом, я инстинктивно решила спрятаться и отсутствовать до тех пор, пока мне не станет лучше.

Через пару недель у меня начались сильные эпилептические припадки. Я приходила в сознание на полу в прихожей, ноги дергались, а мне все еще было неудобно попросить о помощи.

Хотя моя история неординарна, наверняка вы тоже в какой-то степени плохо обходитесь со своим телом, как если бы выход его из строя был бы большим неудобством для вас и окружающих.

Обобщенно говоря, получившее широкое распространение отношение, в котором мы состоим со своими телами, очень похоже на то, которое у нас складывается с машинами: мы обходимся с ними как с механическими роботами, чтобы ездить на них по привычке, и ожидаем от них постоянной готовности быть к нашим услугам, независимо от того, насколько мало внимания мы обращаем на их нужды. Мы используем их в качестве мусорной свалки и злоупотребляем ими сверх всякого предела, затем удивляемся и разочаровываемся, когда они самым загадочным образом ломаются. Иногда травма или дискомфорт ― единственная вещь, которая может вернуть нас в отношения со своими телами.

Мэрион Вудман рассказывала историю о пианистке, которая страдала от столь сильной боязни сцены, что в течение тридцати лет отказывалась играть даже перед одним человеком [50]. Поэтому ей пришлось прибегнуть к помощи психоанализа, ведь она всем сердцем желала преодолеть этот страх. И через несколько лет она отважилась стать участником местного камерного квартета. Остальных музыкантов настолько удивил ее талант, что они не могли представить, как она умудрилась скрывать его в течение стольких лет. Но, как только она впервые выступила перед слушателями, у нее развилось таинственное и мучительное заболевание, вызвавшее паралич в обеих руках.

Все, кто прошел через такие тяжелые препятствия только ради того, чтобы у них выбили почву из-под ног, подвержены очень сильному искушению поверить в то, что их наказали, так как это глубоко укоренилось в культурологической догме. Как Христос воззвал в девятый час распятия на кресте, так и мы кричим от боли: «О Боже, о Боже, почему Ты отрекся от меня?»

Но, как объясняет Вудман, сознание должно быть просветленным на клеточном уровне тела. Недостаточно что-то осознавать на уровне разума или даже духа. Это как если бы каждая клетка тела была необходима для того, чтобы помнить. Как написал Эдвард Эдингер, этот апокалипсис тела необходим для «прихода Эго в осознанное понимание… Разрушение мира, как всегда это бывает, приводит к его воссозданию» [51].