Чужие грехи

— Пала любитъ и все бранился, ma tante любитъ и все ласкаетъ? въ глубокомъ раздумьи проговорилъ мальчикъ вопросительнымъ тономъ. — Какъ же это? спросилъ онъ уже совсмъ печально.

— Вы, врно, шалили, вотъ онъ и бранилъ васъ, отвтила Софья, снова смущенная вопросомъ больного ребенка. — Кто шалитъ, того всегда бранятъ, хоть и любятъ. Кто шалитъ, тотъ дурной, а надо хорошимъ быть… Да вы не говорите, а то и я браниться стану, шутливо закончила она.

— А ты меня тоже любишь, Софочка? спросилъ онъ ласково.

— Очень люблю и потешу хочу, чтобы вы были здоровы. А здоровы вы будете, если не будете много говорить. Докторъ не веллъ говорить много. Вотъ и меня бранить станетъ, если узнаетъ, что вы много говорили… Слушайте лучше сказку.

Она опять продолжала прерванный разсказъ про гусей-лебедей, про то, какъ нашла ихъ двочка, какъ отняла у нихъ братца, какъ привела его домой и какъ рады были старичокъ со старушкой, что ихъ сынокъ живъ и здоровъ остался. Мальчикъ стихъ и ей показалось, что онъ, отвернувшись отъ свта, начинаетъ дремать. Но вдругъ она услышала тихія, сдержанныя слезы. Быстро поднялась она съ кресла и подошла къ постели больного.

— Голубчикъ, что съ вами? тревожно спрашивала она, наклоняясь надъ нимъ.

— Ни папа, ни мама не любятъ, тихо шепталъ мальчикъ въ отвтъ ей.

Софья совсмъ растерялась и не знала, что длать. Она и унимала его, и гладила его по головк, и цловала, а въ душ ея были какіе то суеврные страхи, ей такъ и казалось, что ребенокъ сейчасъ умретъ, что онъ не жилецъ на этомъ свт, такъ какъ на него «нашло просвтленіе». Съ давнихъ поръ бдная простая женщина наслышалась въ своемъ кругу о томъ, что люди передъ смертью прозрваютъ многое, чего они не понимали во всю жизнь, и теперь ей вспомнились вс эти разсказы. Не мало стоило ей труда унять слезы мальчика.

— Софочка, разскажи мн опять про лягушку-царевну, тихо сказалъ ребенокъ, нсколько успокоенный ласками своей доброй сидлки.

Онъ больше всего любилъ эту сказку, слышанную имъ уже не разъ отъ Софьи. Въ этомъ разсказ онъ находилъ какую то особенную прелесть, что всегда удивляло Софью, не понимавшую, почему именно эту сказку заставляетъ ее повторять мальчикъ. Она присла къ нему на постель и, продолжая его ласкать, начала разсказъ:

— Жилъ былъ въ старые годы одинъ царь, а у него было три сына — вс на возраст. Царь и говоритъ: «дти, сдлайте себ по самострлу и стрляйте: кто принесетъ стрлу, та и невста». Большой сынъ выстрлилъ — принесла стрлу княжеская дочь; средній выстрлилъ — принесла стрлу генеральская дочь; младшему же Ивану царевичу принесла стрлу изъ болота лягуша…

— Гадкая лягуша, Софочка? спросилъ мальчикъ.

— Гадкая, голубчикъ, гадкая, отвтила Софья. — Ну, вотъ т братья и веселы и радостны стали, а Иванъ царевичъ призадумался, заплакалъ: «какъ я стану жить съ лягушой? Вкъ жить — не рку переплыть, не поле перейдти»! Поплакалъ, поплакалъ да нечего длать — взялъ въ жены лягушу.

По лицу мальчика начала бродить какая то свтлая улыбка, точно ее вызывало сознаніе, что, не смотря на трагическое положеніе Ивана-царевича, все окончится счастливо и благополучно.

— Вотъ живутъ они, продолжала Софья, — царь захотлъ однажды посмотрть отъ невстокъ дары, которая изъ нихъ лучше мастерица. Отдалъ приказъ. Иванъ-царевичъ опять призадумался, плачетъ: «что у меня лягуша сдлаетъ! Вс смяться станутъ»! Лягуша же ползаетъ по полу, только квакаетъ: «ква-ква»! Какъ уснулъ Иванъ-царевичъ, она вышла на улицу, сбросила кожу, сдлалась красной двицей и крикнула: «няньки-мамки, сдлайте то-то»! Няньки-мамки тотчасъ принесли рубашку самой лучшей работы. Она взяла ее, свернула и положила возл Ивана-царевича, а сама опять обернулась лягушой, ползаетъ да квакаетъ: «ква-ква»! Понесъ Иванъ-царевичъ рубашку къ царю, царь принялъ ее, посмотрлъ: «Ну, вотъ это рубашка — въ Христовъ день надвать»! Средній братъ принесъ рубашку, царь сказалъ: «Только въ баню въ ней ходить»!

— А теперь, Софочка, есть лягушки-царевны? спросилъ полусоннымъ голосомъ ребенокъ.

Повидимому, онъ снова не слушалъ сказку и былъ поглощенъ своими думами.

— Нтъ, голубчикъ, теперь нтъ, отвтила Софья.

— А ma tante не лягушка-царевна? спросилъ мальчикъ.

— И что это вы, голубчикъ! проговорила Софья не безъ смущенія.

Мальчикъ улыбнулся кроткой дремотной улыбкой.

— Нтъ, пусть она будетъ лягушкой-царевной, проговорилъ онъ. — Та добрая, добрая…

Софья ровно ничего не понимала изъ того, что происходило въ дтской головк.

— Ну, слушайте же, прервала его она и продолжала:

— Взялъ царь у большого сына рубашку и сказалъ: «Въ черной изб ее носить!» Разошлись царскія дти; двое то и судятъ между собою…

Софья взглянула на лицо мальчика: онъ закрылъ глазки и лежалъ неподвижно съ мягкою улыбкою на лиц.

— Судятъ между собою, продолжала она, понижая голосъ:- «Нтъ, видно, мы напрасно смялись надъ женой Ивана-царевича, она не лягушка, должно быть», уже совсмъ тихо и протяжно закончила Софья и смолкла.

Больной спалъ…