Чужие грехи

Евгенія Александровна, пріютившаяся у своей старой грховодницы-гувернантки Бетси, довольно долго по невол не появлялась нигд въ обществ. Ей нужно было скрыть свое положеніе, нужно было скрыть своего ребенка, нужно было сдлать такъ, чтобы у мужа не было никакихъ уликъ относительно этого обстоятельства. Сдлать все это было не особенно трудно: ребенокъ родился, его отдали въ подгородную деревню на грудь, Евгенія Александровна стала поправляться посл болзни и тотчасъ же ее потянуло къ людямъ, къ обществу, въ развлеченіямъ. Довольствоваться одною идиліею любви было не въ ея характер, не въ ея привычкахъ. Ей жилось теперь также скучно, даже еще скучне, чмъ у мужа. Правда, ея Мишель былъ вренъ ей, онъ ежедневно посщалъ ее, онъ платилъ за нее старой Бетси, но жить одною любовью — это даже скучне, чмъ жить съ нелюбимымъ мужемъ, завязывая тайкомъ непозволительныя интрижки. Кром того Миаилъ Егоровичъ, только что пробившійся по пути присяжнаго повреннаго въ люди, не могъ много давать, часто говорилъ о необходимости экономіи, порою отказывался исполнить капризныя желанія Евгеніи Александровны.

— Мишель, мн нужны платья, у меня шубы нтъ, голубчикъ, говорила пвучимъ голоскомъ Евгенія Александровна, ласкаясь къ Олейникову. — Не могу же я зимою вызжать въ лтнихъ платьяхъ и въ легкомъ бархатномъ пальто.

— Погоди, Женя, все, все будетъ, отвчалъ Михаилъ Егоровичъ. — Наша жизнь еще впереди. Вотъ навернется какое нибудь крупное дло…

— А если не навернется? спрашивала она, перебивая его.

— Ну, на нтъ и суда нтъ! говорилъ онъ, — Обойдемся и такъ. Да теб некуда и вызжать!

Это начинало раздражать Евгенію Александровну. Она вовсе не думала обрекать себя на затворничество.

— Некуда вызжать! Что же это ты думаешь, что я все буду сидть въ четырехъ стнахъ? говорила она, надувая губки.

— Ну да, какъ птичка въ клтк! шутилъ онъ, еще не замчая ея раздраженія. — Пока крыльевъ нтъ — посидишь, а оперишься — тогда и полетишь на вс четыре стороны.

— Ахъ, ты все съ шутками! Какъ это глупо! Это вы тамъ въ суд привыкли все хихикать надо всмъ. На каторгу упекаете человка, а сами острите да посмиваетесь. Я теб совсмъ серьезно говорю, что безъ платьевъ не могу я ходить!

Тонъ Евгеніи Александровны длался совсмъ капризнымъ.

— Да и я совсмъ серьезно теб говорю, что покуда нтъ денегъ — нтъ и платьевъ, отвчалъ онъ немного строго и наставительно.

— Это мило! Это любезно! сердилась она не на шутку, кусая губки.

Она отворачивалась отъ него и замолкала. Не хорошія мысли начинали бродить въ ея голов. Она сомнвалась въ его любви, потому что онъ «все отказываетъ, все отказываетъ, во всемъ, во всемъ!»

— Я вотъ что теб скажу, Женя, серьезно продолжалъ между тмъ онъ. — Мы немножко избалованы, немножко привыкли ничего не длать, а отъ этого отвыкать нужно. Нужно нсколько серьезне смотрть на жизнь. Разъ мы сошлись — мы должны длить и горе, и радость, помогать другъ другу, входить въ нужды другъ друга…

— Ахъ, Боже мой, точно въ суд ораторствуетъ! перебивала его Евгенія Александровна. — «Господа присяжные! На жизнь надо смотрть серьезне!» Это скучно, скучно, Мишель!

Она въ волненіи начинала ходить по комнат.

— Скучно, но справедливо, настойчиво продолжалъ онъ. — Да, мы должны входить въ нужды другъ друга…

— Входить въ нужды другъ друга! воскликнула остановившаяся передъ нимъ Евгенія Александровна. — Я ему говорю, что мн нужно платье, что мн нужна шуба, а онъ смется… это, по его, значитъ входить въ нужды другъ друга!

— Да, но ты забыла, что, входя въ мои нужды, ты прежде всего не стала бы даже и требовать нарядовъ, когда у меня нтъ денегъ, замтилъ Михаилъ Егоровичъ.

— Нарядовъ, нарядовъ! загорячилась Евгенія Александровна. — Что у тебя за понятія! Я не нарядовъ прошу, а необходимой одежды! Что же мн безъ платья ходить, въ рубище завернуться?..

— Женя, ты кажется, начинаешь серьезно сердиться? почти строго произнесъ Михаилъ Егоровичъ.

Въ тон его вопроса было нчто говорившее, что у этого человка, слабохарактернаго, мягкаго и ласковаго на видъ, есть въ душ извстный запасъ суровости, можетъ быть, даже жестокости, что иногда съ нимъ не особенно удобно шутить. Евгенію Александровну этотъ тонъ раздражилъ еще боле. Она вся вспыхнула и въ ея глазахъ сверкнулъ не добрый огонекъ гнва.

— Смю ли я! съ ироніей произнесла она, тяжело дыша:- Я должна благодарить тебя, должна безмолвно слушать твои наставленія…

— Женя, что за тонъ! проговорилъ онъ сдержанно и сухо.

Она вспылила окончательно.

— Ахъ, ради Бога, не распространяйся о тон! вскричала Евгенія Александровна. — Довольно я наслушалась о тон и отъ Владиміра! И гд это вы, мужчины, научились вчно читать нравоученія! Точно мы, женщины, весь вкъ должны оставаться дтьми, которымъ нужно постоянно говорить: «не говори того-то! не длай этого-то»! Эта вчная опека можетъ, наконецъ, надость!

— Да ты обсуди хладнокровно, началъ Михаилъ Егоровичъ, видя, что раздраженіе Евгеніи Александровны длается слишкомъ сильнымъ.