Чужие грехи

Такихъ сиротъ, какъ Мари Хрюмина и Ольга Матвевна Перцова было не мало и вс он, такъ или иначе, съумли высказать свои чувства, съумли дать понять мальчику, что онъ у нихъ что-то отнимаетъ, что он его за что-то ненавидятъ.

Но сильне всего растрогалъ дтское сердце старый дворецкій, онъ же и буфетчикъ, Никита Ивановичъ.

Никита Ивановичъ былъ слуга старый, бывалый, знавшій хорошо вс порядки въ дом княжны Олимпіады Платоновны Дикаго. Степенный, какъ вс старые барскіе слуги изъ крпостныхъ, онъ держалъ себя важно и чинно въ барскихъ покояхъ. Темные, съ сильною просдью бакенбарды, такіе же волосы, взбитые надъ лбомъ въ затйливый кокъ, прямая фигура, твердая поступь, вс это придавало Никит Ивановичу, всегда облаченному въ черный фракъ и въ блый галстухъ, видъ важнаго государственнаго дятеля съ печатью думы на чел. Если что отчасти портило производимое имъ внушительное впечатлніе, такъ это только его нсколько не въ мру красный носъ. Этотъ носъ намекалъ на какіе-то тайные гршки, да то, что Никита Ивановичъ далеко не такъ степененъ, какъ онъ смотритъ. И дйствительно, Никита Ивановичъ былъ по натур человкъ нрава легкаго, человкъ легкомысленный: это знали вс его столичные знакомые, покучивавшіе съ нимъ въ трактирчикахъ; это знали и разныя барскія горничныя, съ которыми Никита Ивановичъ завязывалъ интрижки. Въ дом княжны Олимпіады Платоновны, гд бывало много гостей, онъ катался зимой, какъ сыръ въ масл: его никто не усчитывалъ въ расход винъ, а знакомымъ горничнымъ и камерюнгферамъ, служившимъ у многочисленной родни княжны Олимпіады Платоновны, и числа не было. Но и кабачки, и пивныя, и трактирчики, и горничныя, все это исчезало при переселеніи въ Сансуси и Никита Ивановичъ всегда говаривалъ, что «мы лтомъ говемъ». Лтомъ даже вина нельзя было много тратить, потому что парадные обды для гостей длались рдко; въ дом бывали въ гостяхъ больше женщины, мужчины же зазжали большею частью съ визитами или на партію виста и эралаша вечеромъ, когда подавался чай и открывался только «сладкій буфетъ» вмсто ужиновъ съ винами. Услышавъ всть о переселеніи въ Сансуси на неопредленное время, Никита Ивановичъ нахмурился не на шутку и затосковалъ. И «Старый Пекинъ», и «Старый Палкинъ», и «Новый Палкинъ», и «Шухардинъ», и Хрюминская Лизавета Петровна, и Офросимовская Дарья Андреевна и вс эти веселыя мста и веселыя женщины такъ живо вспоминались ему теперь, а впереди грозило только долгое «говнье». Конечно, и въ Сансуси есть кабакъ, есть и бабы, но Никита Ивановичъ хорошо зналъ «мужичье» и давно отвыкъ отъ нравовъ этого «мужичья». «Бока еще наломаютъ», думалъ онъ, размышляя о деревенскихъ кабачкахъ и о деревенскихъ прелестницахъ. «Здсь народъ деликатный, съ образованіемъ, разсуждалъ онъ, — каждый понимаетъ, безъ чего жить нельзя, и твоему удовольствію не мшаетъ, потому и самъ живетъ въ свое удовольствіе». Подъ вліяніемъ этихъ мрачныхъ думъ, онъ въ послднее время сталъ сильне покучивать по вечерамъ и по ночамъ и сталъ больше бить посуды днемъ, что у него всегда обозначало непріятное расположеніе духа. Роняя и разбивая барскій хрусталь, онъ всегда хмурился и ворчалъ: «Ишь, проклятый, въ рукахъ не держится»! и со злобою тыкалъ носкомъ сапога въ черепки этого проклятаго хрусталя, не умвшаго удержаться въ его рукахъ. Въ послднее время число такихъ неловкихъ и непокорныхъ вещей возросло до очень внушительной цифры. Казалось, что Никита Ивановичъ ршился перебить всю посуду. Это былъ очень дурной знакъ, говорившій о крайне тревожномъ состояніи духа стараго буфетчика.

Однажды, въ минуту прилива душевной тоски и раздраженія, онъ перебиралъ въ буфет посуду, гремя серебряными ножами и вилками и роняя то ту, то другую вещь на паркетъ. Въ это время черезъ столовую проходила Софья съ Евгеніемъ.

— Что, Софья Павловна, гнздо то совсмъ разорять будемъ или нтъ? спросилъ онъ мрачно Софью.

Вопросъ былъ совершенно неожиданный и поразилъ Софью.

— Какое гнздо разорять? спросила она недовольнымъ тономъ. — Ты, кажется, со вчерашняго вечера еще не проснулся и походя бредишь.

Она хотла идти дальше, но онъ настойчиво продолжалъ.

— Да какъ же, вотъ говорятъ, продавать будемъ вещи?

— Ну да, не тащить же всего съ собою и прятать старье ненужное не для чего, отвтила Софья. — Что негодно да не нужно, то и продадутъ.

— Это родовое то? съ укоромъ произнесъ онъ.

— Что жь что родовое? сердито проговорила Софья. — Есть вещи, которыя только въ хламъ стоитъ бросить. Не платить же за ихъ сбереженіе или за отправку въ Сансуси. Вернемся назадъ, новыя вещи выгодне купить…

— Эхъ! безнадежно махнулъ Никита Ивановичъ рукою съ тяжелымъ вздохомъ и что то изъ его рукъ звонко ударилось о паркетъ. — Говорю, гнздо разоряемъ, по моему и выходитъ. Хламъ, хламъ! Да изъ этого то хлама еще покойный князь Платонъ Львовичъ… да что я говорю…. покойный Левъ Платоновичъ гнздышко для насъ лпили!.. А мы: хламъ, хламъ! Теперь то поршишь съ хламомъ, а посл и жаль будетъ, и плакать будешь, а не воротишь… нтъ, не воротишь!..