Чужие грехи

И такъ это чувствительно, съ такимъ сердечнымъ укоромъ произнесъ Никита Ивановичъ, вообще имвшій проповдническія и ораторскія способности, что у Евгенія сжалось сердчишко и ему вдругъ стало жаль этого разоряемаго гнзда, этого скопленнаго ддушкою Платономъ Львовичемъ и праддушкою Львомъ Платоновичемъ хлама.

— Что то ужь очень ты жалть барскія вещи началъ, сказала Софья, у которой тоже, помимо ея воли, вдругъ пробудилось какое то тоскливое чувство. — Жалешь, а самъ то и дло стукъ да стукъ, въ дребезги хрусталь бьешь.

— Что-жь что бью! Мало ли что изъ рукъ выпадетъ! Всего не удержишь! съ чувствомъ вздохнулъ Никита Ивановичъ. — Тоже и не съ веселья изъ рукъ вещи валятся! Ишь он какія! Почитай, десятки лтъ въ дом то у мста стоятъ, денегъ то за нихъ что переплачено… Нтъ, это я понимаю все!

Софья нетерпливо направилась изъ буфетной.

— А по мн, какъ я теперь взгляну на эти вещи, такъ ровно вотъ вижу, что покойника родного изъ дома выносить хотятъ! Вотъ что! закончилъ Никита Ивановичъ и даже провелъ рукой около глазъ… — И гнздо то насиженное, нагртое…

— Ну, тебя! сердито ироговорила Софья и, торопливо удалившись изъ буфетной съ Евгеніемъ, хлопнула дверью.

Ей тоже стало какъ будто не по себ отъ этихъ рчей о выносимомъ изъ дома покойник, о насиженномъ и нагртомъ гнзд. Евгеній же совсмъ притихъ и какъ то пугливо озирался кругомъ. А кругомъ стояли покрытые блыми чахлами, какъ саванами, стулья, кресла и диваны; на стнахъ виднлись темныя четырехугольныя пятна, напоминавшія о висвшихъ тутъ еще вчера картинахъ; на столахъ и этажеркахъ была полнйшая пустота, такъ какъ вс мелкія украшенія уже были сняты; на полу стояли большіе запакованные ящики съ вещами, точно напоминавшіе слова Никиты Ивановича о покойникахъ, и Евгеній раздумывалъ, куда повезутъ этихъ покойниковъ: въ Сансуси или на рынокъ. Въ комнатахъ былъ не только хаосъ, напоминавшій о разореніи нагртаго насиженнаго гнзда, но и сдлался какой то особенно гулкій резонансъ вслдствіе снятыхъ гардинъ и занавсей, драпировокъ и мелкихъ стнныхъ украшеній; этотъ резонансъ напоминалъ о какой то пустот, о чемъ то нежиломъ. Тоска, почти всегда сопровождающая перезды съ квартиры на квартиру, была здсь еще ощутительне, такъ какъ тутъ дло шло не о простомъ перезд съ квартиры на квартиру, а объ отъзд изъ давно свитаго гнзда совсмъ въ иную среду, въ иную обстановку и притомъ этотъ отъздъ сопровождался всеобщимъ нытьемъ, недовольствомъ, ропотомъ и слезами.

«И все это ради тебя, скверный, скверный мальчишка!» невольно вспоминались Евгенію слова рыдающей кузины Мари Хрюминой.

И онъ ходилъ такой понурный, такой съежившійся, такой робкій, точно онъ былъ кругомъ виноватъ, и все ждалъ, что вотъ-вотъ на него опять накинутся съ бранью и съ упреками и кузина Мари Хрюмина, и благородная родственница Софьи, и Никита Ивановичъ, и вс эти люди, громыхавшіе посудой, сердито ворочавшіе ящики, разбивавшіе раздражительно какія то стекла, какія то бездлушки, собиравшіеся въ дальнюю дорогу, обреченные на скуку деревенской жизни.

Евгенію, впечатлительному и чуткому до болзненности, начало казаться, что имъ недовольны не только эти люди, но и сама Олимпіада Платоновна, и Софья. Дйствительно, об эти женщины захлопотались, имъ было не до нжныхъ ласкъ, не до разговоровъ съ ребенкомъ. Кром того ихъ сердили на каждомъ шагу. Софья приходила жаловаться, что какіе то маклаки чуть не даромъ хотятъ взять продающіяся вещи, и раздражительно замчала: «Что же это въ самомъ дл, неужто такъ все и отдать на разграбленіе?» Олимпіада Платоновна тоже раздражалась, слыша приставанья разныхъ родственницъ и крестницъ: «Ахъ, подарите это намъ на память», и не безъ желчи говорила: «Да что он хоронить меня собрались, что-ли?» Все это было не весело, все это не могло содйствовать хорошему расположенію духа. Въ такія минуты не до ласкъ, не до нжностей. Видя кругомъ себя недовольныя и раздраженныя лица, Евгеній притихъ и смотрлъ понуро, кисло.

Но, наконецъ, все было уложено, готово къ отъзду. Въ дорожныхъ костюмахъ, обмнявшись съ кмъ-то поцлуями и рукопожатіями, пройдя черезъ рядъ почти опуствшихъ и некрасиво выглядвшихъ теперь комнатъ, вс вышли на подъздъ: княжна Олимпіада Платоновна, Софья, Евгеній и Оля услись въ карету и тронулись въ путь къ вокзалу желзной дороги. Софья набожно перекрестилась. Ея примру послдовали дти, не сознавая, о чемъ они молятся, но считая нужнымъ подражать своей любимой нян. Въ это же время Олимпіада Платоновна вздохнула какъ то особенно глубоко и проговорила:

— Ну, слава Богу, теперь на долго отдохнемъ отъ этихъ людишекъ!

И тутъ же она весело обратилась къ дтямъ и ласково проговорила имъ:

— Тоже измучились въ эти дни, мордочки? Ну, ничего, скоро вс вздохнемъ свободно и отдохнемъ…

— Да, ужь могу сказать, думала, что и не дождусь, когда удемъ! сказала Софья, вздыхая широкимъ вздохомъ. — Вдь просто, какъ на зло, одинъ бситъ, другой бситъ! Ахъ ты, Господи, что за люди, что за люди!

И вдругъ, перемнивъ недовольный тонъ на веселый, она проговорила: