Чужие грехи

Въ этомъ шутливо ласковомъ восклицаніи слышалось только напускное наивничанье, но этимъ шутливымъ тономъ прикрывалась самая искренняя ненависть къ этому ребенку. Ради этого ребенка передъ Мари Хрюминой открывался рядъ невеселыхъ дней. Передъ ней проносилась печальная картина этого будущаго: цлый рядъ скучныхъ и однообразныхъ дней въ казенной комнат вдовьяго дома у старой, обнищавшей, всми забытой матери; праздное скитанье изъ угла въ уголъ въ этой комнат или въ точно такихъ же комнатахъ другихъ вдовъ да въ длинныхъ, мертвенно тихихъ коридорахъ; скучное чтеніе старыхъ французскихъ романовъ и такія же скучныя сплетни на французскомъ язык съ престарлыми вдовами и двицами. Мари Хрюмина называла вдовій домъ «нашимъ звринцемъ,» «нашей кунсткамерой;» она такъ комично умла изображать эти «восковыя фигуры», этихъ «мумій»; она такъ шутливо и остроумно разсказывала о ихъ «чудачествахъ», о ихъ понятіяхъ, о ихъ чопорности; она такъ дко злословила про нихъ. И вотъ теперь ей придется жить снова безвыходно съ ними и только съ ними! Скука и скука — вотъ все, что ждало увядающую двушку впереди. И никакихъ надеждъ, никакихъ грезъ про свтлое будущее не могло возникнуть у нея въ голов въ этой богадленской обстановк, среди этихъ забытыхъ, медленно доцвтающихъ, странныхъ и смшныхъ женщинъ. Хоть бы любовный романъ какой нибудь завязался, хоть бы обожатель нашелся, если ужъ нтъ надежды найдти мужа! Пусть онъ будетъ не гвардеецъ, даже вовсе не военный, а такъ какой нибудь докторъ, учитель, студентъ, наконецъ, — боже мой, не все-ли ей равно, только-бы ожить хоть на время, испытать это неизвданное счастье любви, уловить этотъ призракъ, манившій ее такъ долго, лишавшій ее такъ часто сна. Но нтъ, тамъ, въ этомъ вдовьемъ дом, въ этой казенной комнат у матери, въ этомъ забытомъ молодыми мужчинами мір, нечего и ждать интересныхъ встрчъ, нечего и мечтать о таинственныхъ свиданіяхъ съ шопотомъ клятвъ и увреній. Здсь, у тетки Олимпіады Платоновны, все же билось и замирало ея сердце при появленіи блестящихъ постителей старухи, при выздахъ со старухою на вечера и въ театры. Прошлою зимою начиналось даже что то такое, что походило на прологъ романа, что давало надежду на возможность продолжать этотъ романъ въ будущую зиму. Все это такъ живо, такъ образно представилось старющейся дв, что когда Олимпіада Платоновна поднялась съ мста и вышла изъ кабинета, у Мари Хрюминой потекли изъ глазъ слезы. Она смотрла такъ жалко, такъ подавленно, что ея видъ тронулъ мальчугана. Онъ тихо и робко приблизился къ ней и ласковымъ голосомъ спросилъ ее:

— Вамъ, ch`ere cousine, очень жаль, что ma tante узжаетъ?

Эти слова точно обожгли ее.

— Поди прочь, поди прочь, скверный, скверный мальчишка! вскрикнула она, пробужденная отъ тяжелыхъ грезъ его вопросомъ. — Это изъ за тебя все, изъ за тебя! Ради тебя ma tante всхъ насъ разлюбила, никого не хочетъ знать, узжаетъ! Ты, только ты для нея все! О, противный, противный! Посмотримъ, чмъ то ты ей отплатишь за все! Мы ее любили, мы заботились о ней, а ты… Что въ теб, что она только о теб и думаетъ? Что?

Взволнованная, забывшая все на свт, кром своего печальнаго будущаго, двушка схватила Евгенія за плечи и съ силою потрясла ихъ. Потомъ съ какимъ то презрніемъ она оттолкнула его и разрыдалась неудержимымъ плачемъ. Мальчикъ, испуганно опустивъ головку, какъ преступникъ, уличенный въ преступленіи, стоялъ весь блдный и смущенный. Онъ не зналъ, какъ утшить ее; онъ не зналъ, какъ оправдать себя, а главное, онъ не зналъ, въ чемъ оправдывать себя.

Эта сцена глубоко запала ему въ память. Но этой сценой не ограничилось дло.

Въ комнат Софьи во время медленныхъ приготовленій къ отъзду происходило то же нчто въ род похоронныхъ причитаній. Особенно убивалась одна родственница Софьи «изъ благородныхъ» — дочь какого-то выслужившагося писаря и вдова какого то офицера изъ гарнизонныхъ, Ольга Матвевна Перцова. Это дважды благородное созданье считало самымъ неблагороднымъ въ жизни работу и потому жила буквально на счетъ своей тетушки Софьи и на счетъ своей «крестной» Олимпіады Платоновны. Она чувствовала, что съ отъздомъ благодтельницъ она лишается всхъ мелкихъ подачекъ и останется съ одною пенсіей, выдаваемой ей ежемсячно Олимпіадой Платоновной. Вслдствіе этого она не могла не волноваться. Эти волненія высказывались ею въ комнат Софьи довольно рзко и желчно:

— Просто дивиться надо, жаловалась она Софь,- какъ это ршилась Олимпіада Платоновна взять на себя такую обузу. Не подъ лта ей ужь съ дтьми возиться, тоже и покой нуженъ на старости лтъ. Тоже хороши и родители: подкинули дтей и знать ихъ не хотятъ, точно такъ и слдуетъ. И что еще изъ дтей выйдетъ. Тоже добра нечего ждать отъ дтей такихъ родителей, можетъ быть, изъ за нихъ кулаками слезы отирать благодтельниц нашей придется.

Софья упорно молчала, перебирая вещи въ шкапу и приготовляясь къ укладк ихъ въ дорожные ящики.