Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Эти отношения становятся еще запутаннее, если обратить внимание на то, что в статье, напечатанной в «Литературной газете», Вирта указывал, что все персонажи книги — «исторические лица», хотя и наделенные «типическими чертами» крестьянских слоев. А в «автобиографической повести» автор описывает не только собственные размышления, но и неожиданно «вспоминает» сокровенные мысли односельчан во время церковной службы[302]. Речь здесь идет, кажется, больше чем просто о художественном приеме. Формируясь как автор в рамках социалистического реализма (и в определенном смысле — вместе с ним), писатель мог вполне органично воспринимать роль литературы как своеобразной формы преобразования или преображения реальности. В таком случае логичным может выглядеть не только описание положительных героев такими, какими они «должны быть», но и, например, наделение деревенского «кулака» мыслями и мотивациями, предопределенными (с точки зрения большевистских воззрений) его классовым положением.

Несколько иначе сложилась судьба другого соцреалистического романа 1930‐х годов о событиях Антоновского восстания. «Княжий угол» Н. К. Чуковского также планировался к публикации в журнале «Знамя»[303], однако в итоге был опубликован в журнале «Звезда»[304]. Отдельным изданием произведение было выпущено на год позже «Одиночества» — в 1937 году[305]. Этот роман Чуковского тоже стал частью своеобразной трилогии, хотя построенной и по иному принципу, чем у Н. Е. Вирты: два других романа Чуковский посвятил событиям Кронштадтского восстания 1921 года («Слава», 1935)[306] и восстания левых эсеров в Ярославле в 1918 году («Ярославль», 1938)[307]. «Княжий угол» также выдержал несколько переизданий[308], но и их количество, и суммарный тираж значительно уступают «Одиночеству». Популярность и известность этого романа Чуковского оказалась не слишком велика. Особенно если сравнить ее с текстом Вирты, который и сейчас находит своих читателей. Так, в интервью, собранных в рамках проекта «После бунта», респонденты неоднократно упоминали произведения Вирты, а книгу Чуковского не вспомнили ни разу.

В «Княжьем углу», в отличие от «Одиночества», места действия и имена персонажей не содержат явных отсылок к событиям именно Тамбовского восстания. Антонов не назван Антоновым, нет знаменитых красных командиров и т. д. Место действия — гораздо менее определенное, чем у Вирты, хотя читатель без труда может понять, о какой именно губернии и о каких событиях идет речь. Важнейшим источником для написания Чуковским романа служили книги и брошюры о событиях 1921 года. Так, в письме отцу он замечал: «За новый роман я никак не могу приняться: есть множество соображений, записей, но все это неясно, невнятно. Хочу начать, когда будет готов железный план, чтобы ничего не смять, как я многое смял в „Славе“. А пока читаю кучу разных брошюрок, относящихся к двадцать первому году, и занят громадой всяких мелких и гнусных делишек»[309].

В трех посвященных восстаниям романах Чуковский последовательно оттачивал свое мастерство (согласно мнению как многих современников, так и самого писателя). Как было сказано выше, о хронологически первом из трех романов («Славе») он писал не очень комплиментарно. Впоследствии он не прилагал усилий к его повторной публикации. В то же время «Княжий угол», несмотря на то что писатель также отзывался о нем критично, был переиздан по собственной инициативе Чуковского. Так, в 1959 году, предлагая переиздать ряд своих произведений (включая «Княжий угол»), он писал: «Я включу только самое лучшее из написанного мною, старые мои повести и рассказы помещу в переработанном виде, и книга у меня получится идейно и художественно единая»[310]. Характерно, что и отец писателя, К. И. Чуковский, писал об успешности романа: «Здесь все читают твой „Княжий двор“[311] и всем нравится»[312]. Правда, о третьем романе «Ярославль» отец писал сыну еще более оптимистично: «Я два раза прочитал „Ярославль“. Несомненно, это лучшая твоя книга. Целые пригоршни тонких наблюдений, чудесных психологических мотивировок, строгий и серьезный язык»[313]. Сам Н. К. Чуковский тоже признавал, что «Ярославль» «нравится многим, все мне об этом говорят»[314]. Да и в статье о романах Чуковского, вышедшей в 1939 году в «Литературной газете», «Ярославль» характеризовался как его «наиболее зрелая книга»[315]. В то же время показательно, что при переиздании «Княжьего угла» в 1960 году писатель не счел необходимым внести в его текст значительных правок[316]. Вероятно, играло здесь роль и то, что роман, благодаря его не вполне явно обозначенной связи с конкретными эпизодами и фигурами Тамбовского восстания, не нуждался в уточнении исторических деталей.