Чжуанцзы

В учение древних входили такие положения: не отягощать себя обычаями, не приукрашиваться перед другими, не относиться нечестно к людям, не приносить вреда народу, желать Поднебесной мира и покоя, чтобы оживить жизнь народа, чтобы все ограничивались питанием, достаточным и для себя и для других, и этим очистили сердце. Услышав о таких наставлениях, обрадовались Сун Цзянь и Инь Вэнь[268]. Отличительным знаком они выбрали для себя шапку в форме Хуа-горы[269]. Воспринимая всю тьму вещей, начинали со снисходительности к отличавшимся от них, говорили о терпимости и назвали это движением сердца. Пытались гармонией соединить в радости и привести в согласие всех среди морей. Стремились к этому и просили принять эту идею как главную. Встречаясь с оскорблениями, но не считая их позором, они стремились спасти народ от борьбы, запретить нападения, отложить оружие, спасти своих современников от войн. С этим обходили они всю Поднебесную, убеждая высших и поучая низших. Хотя в Поднебесной их учения не принимали, они непрестанно на нем настаивали, поэтому о них говорили: «Настойчиво добиваются встреч, хотя всем сверху донизу надоели». Несмотря на это, они добивались для людей слишком многого, для себя же делали слишком мало. Говорили: «Стремимся и просим твердо установить питание в пять шэн зерна, этого достаточно. Преждерожденные, пожалуй, не будут сыты, а ученики, даже голодные, не забудут о заботе Поднебесной». Днем и ночью без отдыха твердили: «Должны же мы обрести возможность жить! Необходимо гордиться мужами, спасающими свое поколение!» Говорили: «Государь не должен сурово взыскивать, не должен присваивать себе чужого, считать ниже себя по уму тех, кого признают бесполезными для Поднебесной». В большом и малом, грубом и тонком их учение ограничивалось тем, что во внешнем они требовали запретить нападения, отложить оружие, а во внутреннем – умерить желания и страсти.

В учение древних входили такие положения: быть справедливым и беспристрастным, ровным и бескорыстным, решительным, но без предвзятости; следовать за другим, но без измены; не оглядываться с опаской, не хитрить со знаниями; отправляться вместе со всеми, никому не отдавая предпочтения. Услышав о таких наставлениях, обрадовались Пын Мэн, Тянь Пянь и Шэнь Дао[270]. Главным они признали равенство всей тьмы вещей. Говорили: «Небо способно покрывать их сверху, но не способно поддерживать их снизу; земля способна поддерживать их снизу, но не способна покрывать их сверху. Великий Путь способен их вмещать, но не способен их различать». Они знали, что для каждой из тьмы вещей есть возможное, есть и невозможное, поэтому говорили: «При выборе нет всеобщего, обучение не каждого достигает, лишь Путь объемлет все без остатка». По этой причине Шэнь Дао отбросил знания, отказался от самого себя и действовал лишь по принуждению. Он считал естественным законом очищение от вещей и равнодушие. Говорил: «Знание – это незнание, даже незначительные знания приближают к опасности». Стыдил безнравственных, не служил, но высмеивал тех, кто почитал достойных в Поднебесной; свободный, необузданный, он не действовал, но порицал великих мудрецов Поднебесной. То молотком, то рукой он сглаживал шероховатости и вместе с другими приспосабливался к обстоятельствам. Отбрасывал и истинное, и ложное, лишь бы избежать затруднений. Не изучал ни людских знаний, ни забот, не ведал ни прошедшего, ни будущего и лишь величественно возвышался. Действовал, лишь когда толкали; шел, лишь когда тащили; крутился, подобно вихрю, кружился, подобно перышку, вращался, подобно жернову. Почему же он оставался целостным, не встречая порицания, не делая ошибок ни в движении, ни в покое, никогда не совершая преступлений? Потому что подобно вещи, не обладающей знаниями, не ведал беды самоутверждения, не отягощал себя применением знаний, не отходил от естественных законов ни в движении, ни в покое; поэтому-то за всю жизнь так и не прославился. Поэтому говорил: «Высшее лишь в том, чтобы уподобиться вещи, не обладающей знаниями, не использовать ни достойных, ни мудрых. Ведь любой ком земли не утратит пути». Удальцы между собой его высмеивали: «Не достойно ли удивления учение Шэнь Дао? В нем поведение не живого человека, а мертвого!» Таково же и учение Тянь Пяня. Он удостоился перенять у Пын Мэна учение без поучений. Наставляя, Пын Мэн говорил: «Даосы древности пришли лишь к тому выводу, что нет ни истинного, ни неистинного». Его наставления подобны шуму встречного ветра, как же можно о них говорить? Он всегда противоречит людям, но не встречает внимания и неизбежно сглаживает шероховатости. То, что он называет учением, не настоящее учение; в истине, о которой он говорит, неизбежно есть ложь. Пын Мэн, Тянь Пянь и Шэнь Дао не знали учения, хотя, в общем, о нем и слышали.