converted file c4f5bee8

до конца   Восточного  Тракта.  Это были глухие   места  —  каменистые,   безлюдные.   От  Тракта  в

нужную ей сторону уходила наезженная дорога, но Элиза постеснялась попросить возницу довести

ее   до  самого  приюта.   Впрочем,   возница   —   крепко   сбитый   мужичок   с   окладистой   бородой  —

наверняка и сам все понял: женщина на сносях, просит остановить фургон на перекрестке, откуда

прямая дорожка к приюту... Понял — но не выказал никакого желания помочь ей, не шевельнулся,

чтобы удержать ее и не предложил довезти до приюта. Стараясь не смотреть на Элизу, он молча

принял плату, стеганул лошадей и укатил дальше. А Элиза поплелась к Дому Шамраля.

Приют и в самом деле располагался на краю острова — там, вдалеке от людских глаз, не

видя его и не слыша, общественная нравственность была готова, хотя все же и с немалым трудом,

терпеть это «гнездо разврата». Измотанная тяжелой дорогой, Элиза нашла приют лишь к вечеру.

Она   замерзла,   устала   и   внутренне   уже   была   готова   к   тому,   что   в   приют   ее   не   пустят,   или

потребуют   за   это   умопомрачительные   деньги,   или   к   тому,   что   окажется,   что   приют   вообще

закрыли два месяца назад. Или к какой-нибудь другой злой выходке судьбы. Но все вышло совсем

иначе. Дом Шамраля... Это и в самом деле оказался именно дом — чистенький, трехэтажный, с

черепичной крышей, окруженный ухоженным садиком и низкой кирпичной оградой... Конечно же,

Элизу расспрашивали, кто она и откуда. Не слишком навязчиво, и не преследуя при этом каких-

либо особых целей. Ей просто сочувствовали, как сочувствовали каждой женщине, приходившей в

Приют Шамраля. Да и то сказать, значительная часть прислуги, работавшей в родильном доме,

состояла из тех женщин, которые когда-то пришли сюда с большим животом, гонимые нищетой

или общественным презрением. Здесь оставались работать те, чьи дети умирали во время родов

или вскоре после них. Заработная плата была мизерной, фактически они работали за кров и еду,

но... но за пределами приюта у них вообще не было средств к существованию. Они были готовы

молиться на Шамраля за эту работу.

Внимание   и   забота,   которыми   с   первых   же   дней   окружили   Элизу,   оказали

противоположный эффект: она насторожилась и замкнулась в себе. Исходившие от окружающих

сочувствие и готовность понять и помочь были искренними, и это-то ее и пугало, поскольку она

сама быть искренней с ними не собиралась. В последние месяцы мир был жесток к ней — что ж,

она достаточно сильна, чтобы принять эту жестокость как должное, посчитать то, что произошло с

ней,   суровым   уроком,   и,   ожесточив   свое   сердце,   сыграть   с   окружающим   миром   по   новым

правилам. Уж во второй-то раз она свою удачу так просто не упустит. И добьется своего любой

ценой. Любой.

И вот теперь, в начале ее новой жизни, когда она только-только обрела нужное состояние

духа для того, чтобы выполнить то, что задумала, окружающий мир являет ей не новые шипы и

когти, не возводит на ее пути новых преград — нет, ей предлагают тепло и сочувствие, и она

ощущает, что как начинает подтаивать лед ее собственного сердца. Разве тем трем женщинам, что

40

живут в одной комнате вместе с Элизой, легче, чем ей? Вот Мари, изнасилованная собственным

братом и вышвырнутая родителями на улицу, к своему мнимому любовнику. «Ступай к тому, от

кого нагуляла» — было ей сказало после того, как она отказалась назвать имя отца ребенка. Вот

Рида,   милая,   добрая   Рида   с   белой,   как   молоко,   кожей,   гулящая   девка,   подрабатывавшая   в

придорожной таверне и даже не знающая имени отца своего ребенка. На этот счет Рида стоит

самые   разные   предположения,   но   все   же   по   преимуществу   подозревает   «того,   беленького,   с

которым мы веселились три ночи подряд». Вот Ада, престарелая нищенка (и кто только на нее

польстился?), сквернословящая через каждое слово и постоянно прячущая сухари под подушку:

там у нее свой «запасец»... Разве им — легче? Им некуда идти, как и Элизе, но у нее есть еще

несколько дорогих платьев и золотых безделушек, и она знает, как будет устраивать свою жизнь,

когда   выйдет   отсюда,   а   эти   женщины,   хотя   подчас   и   пытаются   изобрести   какие-то   планы   на

будущее, надеются, в основном, только на то, что «Господь их не оставит».

Далеко-далеко   отсюда,   на   другом   острове,   в   другой   жизни,   ей   было   сделано   некое

предложение,   которое   она   тогда   отвергла.   Но   человек,   знатный   человек,   которой   ей   сие

предложение сделал,  оставил за  ней возможность вернуться.  И теперь она этой возможностью

собиралась   воспользоваться.   Ту,   прошлую   Элизу,   наивную   девочку,   которой   давно   уже   нет,

вывернуло бы от одной мысли лечь в постель с человеком, который ей противен. А она, Элиза

нынешняя, думает об этом совершенно спокойно, как о вопросе уже решенном. Рихарт Руадье ей

больше не представляется отвратительным самцом. Он ей безразличен. Но она привлекает его. И

она ляжет с ним одну постель, и будет любить его, и выполнять все его прихоти, потому что он —