converted file c4f5bee8

связаны.

— Кто вас связал? Или  что вас связало?

— Я не знаю, — произнес ураган. — Говорят, что это сделали Князья Демонов. По крайней

48

мере, Храм Приходящего Мрака посвящен кому-то из них. Или неизвестным мне силам, которыми

они каким-то образом собирались воспользоваться. Я не знаю точно.

— Храм какого-какого Мрака? — Переспросила Лия. — А это что еще такое? И при чем

тут...

— Сегодня, — негромко сказал наргантинлэ. — Ты видела одну из его колонн.

— Одну из... То есть, ты хочешь сказать, этот наргантинлэ... этот Старший… это всего

лишь…

— Да.

Остаток обратной дороги они молчали. Лия была поглощена своими мыслями, а ураган ее

не отвлекал, занятый охраной своей спутницы сначала от влажного голодного тумана, а потом от

людей-ящеров, которых привлек неожиданный свет в черном от копоти небе их мира.

— Мне пора, — сказала Лия, когда они выбрались обратно. Она почувствовала, как земной

мир зовет ее — зовет со всей властью, со всей любовью, на которую только способен. — Прощай,

Меранфоль.   Спасибо  за   то,   что   выполнил   мою  просьбу.   Это  было  удивительное   путешествие.

Правда, я не уверена, что чудеса должны быть такими... такими страшными.

— Я думаю, что чудесам этого мира лучше остаться такими, какие они есть, поскольку

упрекать Старшего за его мощь — все равно, что осуждать тебя за твой смех и радость... И куда мы

придем, если станем продолжать так и дальше?. .

— Оставьте волку его зубы — да, Меранфоль Черный Ветер?

—  Да,   Лия  Солнечный Свет.   До свиданья.  Я  с  нетерпением  буду  ждать  тебя  здесь,  на

пороге твоих снов. Возвращайся поскорее.

— Я постараюсь. До свиданья... штормик.

И,   хихикнув,   она   проскользнула   в   тусклую   дверь,   за   которой   худое   девичье   тело

дожидалось возвращения своей блудной хозяйки.

11

Теплые руки касались ее плеч. Руки — первое, что она успела запомнить и полюбить,

всплывая из долгого беспамятства, многократно переходя границу жизни и бредовых видений,

вызванных   болезнью,   и   возвращаясь   обратно.   Руки   были   сильными   —   но   вместе   с   тем   и

осторожными,   почти   нежными.   Прежде   она   знала   только   прикосновения   матери,   она   хорошо

помнила их, и потому теперь, даже находясь в беспамятстве, чувствовала, что за ней ухаживает

кто-то   другой.   Чужой.   Не   Элиза.   Забота   Чужого   пугала   и   волновала   ее;   впрочем,   она   скоро

перестала звать его Чужим. Она с нетерпением ждала его прикосновений, полюбив их прежде, чем

осознала, что прикосновения принадлежат мужчине.

И — голос. Голос был ласков, он звал Лию обратно, удерживая ее на пороге, где кончалась

жизнь, беспомощность и темнота, и начиналась другая жизнь, полная стремительных полетов и

красочных соцветий. Лия хотела уйти туда, в свет, а он держал ее здесь, и в конце концов она

поддалась его уговорам, вернулась и поняла, что выздоравливает. Голос умел быть настойчивым

— в те минуты, когда уже знакомые ей нежные руки приподнимали ее голову над подушкой и

вливали   в   горло   теплое   питье;   Лия   кашляла,   не   хотела,   не   могла   пить,   но   голос   продолжал

уговаривать ее, и она, пересилив себя, послушно глотала то, что ей предлагали. Иногда это был

бульон, иногда — горькое лекарство. Ей было все равно.

Настал миг, когда она поняла, что голос и руки каким-то образом связаны между собой; в

ее темном мире ей потребовалось приложить немало усилий, чтобы придти к этому открытию. Она

полюбила — еще не отдавая себе отчета в том, что любит мужчину. Ей было двадцать два года, но

мужчины в ее представлении были бесформенными смутными пятнами, состоящими из тяжелой

поступи, грубой силы и низкого голоса. Лишенная зрения, в познании окружающего мира она

могла опираться только на слух и осязание. Когда Вельган заходил в их дом (а это случалось

редко), он говорил: «Здравствуй, Лия», — и этим, собственно, исчерпывалось все ее общение с

представителями противоположного пола. Поэтому то, что происходило с ней во время болезни,

было ей внове: никогда еще она не оказывалась в такой близости к неизвестному, незнакомому

существу на протяжении столь долгого времени. Она полюбила. Потом она узнала, что его зовут

49

Жан и что именно он нашел ее, полузамерзшую, под снегом и принес в этот дом.

Конечно, в просторном доме Кларина он был не единственным, кто ухаживал за Лией. В

основном ею занимались женщины: мать Жана, его сестра и работница Февлушка. Они мыли Лию,

меняли белье,  подкладывали и выносили судно. Зато Жан делал многое другое. Жан давал ей

лекарство, поил ее бульоном (когда она стала поправляться — кормил с ложки), сидел с ней, когда

ей становилось совсем плохо — в то время как остальные домашние Кларина спорили о том, стоит

ли снова звать из соседней деревни знахарку — или же не стоит. Каждый раз они приходили к

тому, что не стоит, поскольку и так уже сделали Элизе и ее дочери слишком много добра, а совесть

их успокаивалась тем, что, когда Жан садился рядом с Лией и брал ее руки в свои, ей становилось

лучше, и срочная надобность в лекаре постепенно сходила на нет. В конце концов, рассуждали