converted file c4f5bee8

его бег, не повернуть вспять — в один из таких дней она вдруг вспомнила о своей семье. Она

отогнала   эту   мысль,   но   мысль   возвращалась   снова   и   снова,   и   голоса   давно   забытой   юности

всплывали в памяти Элизы — вот мать зовет ее ужинать, вот отец, выкурив трубку, начинает

долгий, смешной или грустный, или страшный, завораживающий рассказ, вот Карэн приглашает ее

потанцевать, вот несколько девушек — и среди них она, Элиза Хенброк — собравшись в уголке,

переговариваются вполголоса и посмеиваются, обсуждая парней... Ей вдруг страстно захотелось

вновь   вернуться   туда,   где   она   была   счастлива   —  вернуться   пусть  ненадолго,   пусть  чужачкой,

гостьей из далекого развращенного города... «Но почему чужачкой? — Думала она. — Неужели

они не примут меня? Родители, должно быть, еще живы — неужели они не вспомнят о том, что я

им родная дочь? Пусть мы в ссоре, но ведь сколько уже прошло времени, не пора ли помириться?

Я достаточно наказана за свое своеволие, неужели они не простят меня?» И, думая так, она все

больше склонялась к тому, чтобы как-нибудь отправиться в родную деревню. Как-нибудь... И вот,

прошло еще какое-то время, и она уже больше не могла оставаться в городе. Она наняла экипаж и

отправилась по Восточному Тракту навстречу солнцу и своей памяти.

Отцовский дом она нашла заколоченным и заброшенным: соседи рассказали, что ее сестру

и мать два года назад унесла лихорадка. Отец и младший брат умерли еще раньше («Отчего же они

умерли?», потерянно спросила Элиза. «Плетьми их забили, — ответили ей, — после того, как ты

укатила, вскорости и забили...»), и лишь второму ее брату повезло больше — правда, в этих краях

не видели его уже давным-давно. На какой остров уплыл он, где живет, как живет —никто толком

не знал. А Карэн? Карэн был жив, только вот переехал лет восемь назад к жене своей, в Старую

Низину, слыхала, может, о таком поселке?..

Слыхала...

Она   вернулась   в   город,   и   снова   дни   полетели   своей   чередой.   Дорога   назад   оказалась

закрыта,   и   она   не   знала   —   то   ли   плакать   о   том,   что   так   скоро   померли   ее   родители,   то   ли

благодарить Господа за то, что воспоминания о месте, где она провела свое детство, теперь уже

ничто не разрушит: ни сцены унизительной бедности, в которое под конец впала семья Элизы, ни

новые родительские проклятья. Когда-то, уезжая из села на лошади графа Эксферда, она думала,

что оставляет позади лишь грязь, «дерьмо», невежество и суеверия, тиранию отца и курицыну

глупость   матери,   оставляет   тяжелую   крестьянскую   долю   —   непосильный   труд,   скучную

монотонную жизнь... Да, она так думала. Сейчас же ей казалось, что именно в те времена она была

счастлива — как были счастливы, сами не понимая того, первые люди до тех пор, пока не узнали

греха...

Меж тем, проходили дни, а она замечала, что постепенно опускается все ниже. Ее хорошо

знали в «определенных кругах», но она была уже чересчур «подержана» для того, чтобы на нее

покусился хоть кто-то, кто бы понравился ей самой. Она постепенно занижала свои требования к

мужчинам, которые оказывались с ней рядом. Первоначально это должен был быть «богатый и

интересный», потом — «просто состоятельный», а потом — пусть хоть кто-то.

И   вот,   настало   время,   когда   она   наконец   смирилась   с   тем,   что   весна   и   лето   ее   жизни

отцвели и ничего она уже не добьется, продолжая прыгать из одной постели в другую. Раньше

надо было действовать, по-иному построить свою жизнь, и тогда, может быть, все было бы иначе...

61

Теперь оставалось только достойно дотянуть до конца осени и как-нибудь встретить зиму — ее

бросало в дрожь, когда она начинала понимать, что все люди, по сути, всю свою жизнь трудятся

лишь для того, чтобы было, чем встретить старость. Но у нее не было оружия против старости —

не было детей или мало-мальски близкого человека, не было никого, кто смог бы закрыть ее от

надвигающейся пустоты и бесконечного одиночества...

Как-то она познакомилась с сорокалетним военным — бывшим, правда, давно в отставке.

Его звали Жофрей. Он пил — но не так чтобы слишком  много, и часто любил прихвастнуть,

однако Элизу привлекло в нем нечто иное. Жофрей часто начинал разглагольствовать о том, как

хорошо было бы иметь свой собственный дом — большой дом со многими комнатами, и еще о

том, какой можно получать доход, располагая таким домом. Дело в том, что Жофрей, отставной

военный,   мечтал   стать   трактирщиком.   Содержателем   постоялого   двора.   По   его   собственным

словам, в настоящее время он пил только потому, что в этой жизни ему уже вряд ли светило что-

либо подобное: у него не было денег, чтобы позволить себе осуществить свою давнюю мечту.

Опять-таки, по его же собственным словам, он неплохо разбирался в ценах, умел плотничать, и

знал, как организовать свое дело — были бы деньги. Говорить он и вправду умел складно — его

очень легко было представить в роли приветливого трактирщика. Что до всего остального... Элизе

сложно было судить, но, кажется, он и вправду был неплохо осведомлен в этом вопросе. Она ему