converted file d54bcb3d

Меркат не наложил ни единого защитного заклятья. Он рисковал, но риск оправдал себя, ибо у

любых,   даже   самых   искуссных   чар   есть   предел   прочности,   и   ему   удалось-таки   перегрузить

защитную систему, возведенную Хелогом. На личном поле учителя он, правда, обломал зубки, но

это было уже не важно: высший бал он и так заработал, даже с плюсом. Дэвид искренне, без

злости и раздражения, завидовал его успеху — завидовал тем чувством, которое можно назвать

«белой завистью».

Для   каждой   из   стихий   в   Академии   существовал   свой   мастер.   Огонь,   Воздух,   Жизнь,

Свет…   еще   две   недели   промелькнули,   как   не   бывало.   Эти   экзамены   особой   сложностью   не

отличались.

Был еще один предмет, также целиком посвященный стихиальной магии — на этот раз уже

без деления на отдельные школы. Финелла из Шэльёта подытоживала работу других мастеров,

преподавала методики, общие для всех стихий, учила соединять их, компенсируя преимуществами

одной силы недостатки другой. На ее уроках — может быть, самых интересных из всех — Дэвид

узнал, что есть Огонь, неспособный уничтожать, но только исцелять, и постиг, как сотворить Свет

густой, как пар. Не менее интересен, чем уроки, был и экзамен, сути которого не понять тому, кто

видит в магии лишь эффектные чудеса и удобства. Ученикам была предложена задача столь же

отвлеченная,   как   решение   уравнений;   никакими   спецэффектами   в   видимом   мире   выполнение

задачи   не   сопровождалось.   Надо   было   подобрать   ключ   (лучше   сказать   —   отмычку)   к   весьма

своеобразной области тонкого мира. Внешне все выглядело так: ученик занимал на ковре место

перед учителем; несколько минут молча внимал (хотя сидящая перед ним Финелла не произносила

ни   звука);   после   чего   закрывал   глаза   соединял   перед   собой   руки   и  приступал   к   выполнению

задачи;   через   некоторое   время   (на   решение   отводилось   не   более   получаса)   делал   несколько

коротких   жестов   перед  Финеллой,   глаза   которой   были   в   этот   момент  закрыты,   и  немедленно

получал зачет или неуд. Этот экзамен Дэвид сдал успешно, зато едва не провалил следующий, по

прикладной   ритуалистике.   В   поставленной   Дильбрегом   задаче   одного   вдохновения   оказалось

мало; если бы не мерзенькая улыбочка на лице преподавателя, кружившего по аудитории, словно

стервятник, землянину, несомненно, пришлось бы сдавать этот экзамен повторно, уже не надеясь

на хоть сколько-нибудь приличную оценку. Но он заметил улыбку Дильбрега — и еще раз, с нуля,

перепроверил комбинацию Форм, сложенных им в монограмму. Там обнаружилась ловушка…

затем еще одна… Последовательно складываемые Формы создавали совсем не то монограммное

заклятье, которое им задал Дильбрег. Дэвид изумился тому, насколько эта шутка напоминает игру

слов в обычной человеческой речи: так, в зависимости от контекста, «коса» может обозначать и

предмет,   которым   косят   траву,   и   волосы,   уложенные   определенным   образом.   Пришлось

переделывать всю работу заново, выбирая такую комбинацию, которая уже никак не могла бы

привести к непредсказуемому результату, и приходя в тихий ужас от того, с какой скоростью

увеличивается   длина   заклятья,   разрастаясь,   будто   на   дрожжах.   Однако   решение   к   концу

отведенного времени Дэвид нашел, во всяком случае — одно из возможных. Дильбрег, конечно,

не забыл опустить все результаты его трудов ниже плинтуса, заодно продемонстрировав, как эту

же самую задачу можно было б решить в десять раз проще и быстрее. Высшего балла не заработал

никто — впрочем, из рассказов тех, кто обучался в Академии дольше него, Дэвид уже знал, что

получить «отлично» на экзамене по прикладной ритуалистике просто нереально: Дильбрег режет

всех с виртуозностью профессионального садиста. Дэвид был рад уже и тому, что вообще сдал

этот   экзамен   с   первого   раза.   Половине   его   одногруппников   предстояла   тоскливая

переэкзаменовка.

Больше всего Дэвид опасался экзамена по псионике и оттого готовился к нему наиболее

тщательно. Никаких подвохов со стороны наставницы не было, все прошло на удивление гладко.

Сам экзамен слегка напоминал партию в шахматы, где доской служило ментальное пространство,

организованное, с одной стороны сознанием ученика, а с другой — учителя; роль пешек и фигур

выполняли   различные   психические   состояния,   тончайшие   оттенки   которых   превосходно

описывались одним из диалектов Искаженного Наречья, но вряд ли могли быть переведены на

повседневный язык.

Теперь   оставалось   еще   три,   самых   скучных   экзамена:   по   Искаженному   Наречью,   по

системным заклятьям и теории. Труднее всего был предпоследний, но плохо и то, что теория

следовала за ним почти сразу: времени на подготовку отводилось слишком мало. Утром перед

последним   экзаменом   у   Дэвида   возникло   смутное   подозрение,   что   не   спал   он,   наверное,   уже

недели две, обходясь релаксирующими (для самого короткого отдыха) и бодрящими (чтобы не