CoverUP

Наверное, что-то очень важное, настолько важное и необходимое, что он даже подумать, даже представить себе этого не мог. Постепенно скрипы и шорохи объединились, стали перерастать в гул, который из глухого и едва ощущаемого становился все звонче и явнее. Постепенно гул, берущий в кольцо сжавшегося, к сожалению, в достаточно заметный комок под одеялом, Ларика, обрел ритм и значение, в нем стали проступать отдельные слова.

«Эни, бэни, рики, таки,

Я иду к твоей кровати….»

Слова складывались в песню, и мастер её услышал. Она была очень похожа на шипящую припевку из сна, но все равно какая-то другая. Шипение заменилось на скрип и скрежет, постепенно смягчающиеся и переходящие в обволакивающий гипноз ужаса:

«Эни, бэни, рики, таки,

Я иду к твоей кровати

Буль, буль, буль, кораки, шмаки.

Обложу тебя я ватой

Ноки, роки, риглез, руди

Не услышат криков люди.

Кровью пропитал матрац

Эус, бэус, дэус — батц!»

Ларик приподнял одеяло, поддернул вверх край белой в мелкий ситцевый цветочек простыни и попытался в тусклом свете, доносящемся от далекого уличного фонаря, рассмотреть цвет матраца. Видно было не очень хорошо, но ничего особенно Ларик не заметил. Тем не менее, жуткая в своей глупости песня у него в голове то приближалась, то удалялась, словно некто, посылающий ему сигналы, ходил кругами. Все в том же тусклом свете общественного фонаря по стенам спальни заплясали какие — то непонятные тени. Мастеру то казалось, что это его согнутый на кровати профиль преломляется в свете, сочащемся из полураскрытого окна, то чудились отражения какого — то нереального существа, высовывающего морщинистую, переплетенную венами и сухожилиями шею, из панциря черепахи.

И тут Ларик рассердился. Наверное, в первую очередь на самого себя, потому что сердиться ему в данных обстоятельствах было просто больше не на кого.

Он вскочил с постели, с громким треском запахнул окно и закрыл на шпингалет. В спальне сразу наступила предгрозовая изнуряющая духота. Не обращая на это внимания, Ларик, шлепая босыми ногами, метнулся в закуток на кухне, где хранились всякие хозяйственные мелочи. Удостоверившись, что на пути из спальни в кухню он не обнаружил ничего подозрительного, Ларик выдохнул с некоторым облегчением. Нашел старый, но внушительный и недавно наточенный топор, плотно обхватил гладкое, обточенное временем основание. Ощущать в руке пусть примитивное, но орудие, было приятно и надежно. Ларик перевел дух. Но только он собрался, ругая себя за истерику и выдуманные страхи, отправиться назад в спальню, как за окном, где — то совсем рядом, что — то ухнуло, хихикнуло. Упало и покатилось. До Ларика опять донеслось это, сводящее с ума «Эни, бэни, рики, таки». Его снова накрыла волна паники. Уже не чувствуя под собой ног, и не чувствуя вообще ничего в своем теле, кроме судорожно сжатого кулака, в котором был топор, он выскочил в коридор и свободной рукой стал подтаскивать все предметы мебели, которые был в состоянии сдвинуть с места к входной двери на веранду.

После того, как Ларик основательно, как только возможно в предполагаемых обстоятельствах, забаррикадировал входную дверь на открытую веранду, «Эни, бэни» сразу сделались глуше, хотя совсем не исчезли. Тут же он подумал, что нужно что — то делать с окнами, так как шпингалетов не хватит, если это нечто, хихикающее и поющее в темноте, поставило своей целью проникнуть в дом. В смысле, что шпингалеты для монстра не могут быть помехой. Ларик задумался, утешая себя тем, что если что — то решит забраться в дом через одно из окон, он в любом случае услышит звон разбитого стекла, а в руке у него все — таки есть замечательный топор.

Но в этот самый момент вдруг, пронзительно мигнув, фонари на улице погасли. Наступила кромешная тьма, и даже свет от луны, почему-то не проникал в это царство темноты и непонятных событий.

— Наверное, луну закрыли тучи, — глупо подумал Ларик, но, скорее всего, он был не так уж и не прав. Хотя, что собственно дала ему эта правота?

Ларик опустился прямо на кухонный пол, сел там же, где стоял, прижав в себе казавшееся сейчас таким надежным древко топора. Просто потому, что не мог придумать ничего другого в этом странном хаосе обрывков сна, смутных тяжелых предчувствий, песне, колотившейся о его бедный, воспаленный разум и непонятных звуков в саду. Что — то пробежало, все так же странно хихикая, под окнами, этот наглый смешок был уже знаком Ларику, затем следом чуть в отдалении что — то тяжело поволоклось по земле, словно тащили мешок с перегнившей картошкой, мягкой и вот — вот норовящей расползтись в слизь. Потом наступила абсолютная тишина, через минуту зашуршали листья, словно кто — то карабкался на дерево, одновременно раздались очень вкрадчивые, но на тяжелых, грузных цыпочках шаги. Клацнул металлический предмет, по звуку это напоминало раскрывающиеся садовые ножницы на тугих пружинах. Сразу с этим клацаньем, заскрежетавшим из сада, что — то дернулось и упало, покатилось, подскакивая на половицах, в отделенной части дома, где располагался салон — мастерская.