CoverUP

Люди шептались тогда за их спинами, Ларик это чувствовал. Не знал, осуждали ли они отца. Но обрывками доносились окончания шепотков: «узнал, что сын не его…», «… бросил», «ребенок-то тут при чем?»…. Наверное, осуждали. А его, Ларика, жалели. Только от этого парню было совершенно не легче. Он вспоминал, глядя в окно на не очень стремительно проносящиеся мимо автобуса деревья, какой вид тогда был у отца. Такой, словно он был в своем праве не подойти к Ларику в самый тяжелый момент жизни. Ни успокоить, ни сказать слово поддержки, ни просто положить руку на плечо. «Как такое вообще возможно?», — шептал кто-то невидимый, из заполненного скорбной толпой пространства. Отец много пил на похоронах, молча, не пьянея, только наливаясь тяжестью потери и сожаления. Тосты не говорил, вслух покойную не поминал. На вопросительные взгляды во время поминального застолья отводил глаза. Налился до краев каким-то личным, отдельным от всех присутствующих горем, встал и ушел. Как он жил до этого момента и как после — Ларик не знал. Ехал в неизвестность, в дальнее село. Откуда все его детство приходили деньги. Алименты? Неофициальные, наверное. Мама бы никогда судиться не стала. Скорее всего, присылал по доброй воле, сколько мог.

Ларик вздохнул, и одновременно с его вздохом автобус, пронзительно взвизгнув тормозами, остановился на широкой для разворота площадке перед обшарпанным сельским магазином. Конечная, к бабке не ходи. Все маршруты рейсовых деревенских автобусов заканчиваются на таких пыльных, широких площадках перед сельскими магазинами. Оказалось, что Ларик остался один к концу рейса. Он вышел на пронзительное знойное солнце, спросив водителя, когда тот приедет сюда в последний рейс. У Ларика в запасе было несколько часов. Автобус, освободившись от него, радостно зафырчал и газанул вниз с горы. Он остался один на пустынной улице.

Пошел по единственно возможной улице вниз, в бумажку не смотрел, адрес у него намертво закрепился в голове. Столько раз он смотрел на этот конверт — единственное письмо, которое отец прислал маме за все годы. Само письмо пропало, но конверт остался.

Ведомый старым, потрепанным конвертом Ларик вышел к небольшому, обвитому плющом домику. Отец всегда был крепким хозяином, по крайней мере, так по мере взросления долетали до Ларика сведения о покинувшем его родителе.

От соседей, знакомых, мама несколько раз обмолвилась. Он толкнул свежевыкрашенную калитку. Она поддалась беззвучно, мягко, как и положено у рачительного хозяина. В чистом, ухоженном дворе перед непременной во всех южных дворах летней верандой стояла сушилка с бельем. Ларик метнул на неё застенчиво любопытный взгляд. Не сушилось ни женское, ни детское белье. Сушилка выдавала житие одинокого мужчины. Суровое полотенце, темный пододеяльник в клеточку, несколько застиранных ветхих рукавиц для работы в саду и мужская старая, но ещё добротная рубашка. Почему-то Ларик вздохнул с облегчением. Словно ему было какое-то дело, живет ли его отец с кем-нибудь. Он замешкался у калитки, разглядывая сушилку с бельем, и не заметил, как с улицы кто-то проскользнул за его спиной в калитку и вопросительно хмыкнул.

— Я знал, что когда-нибудь ты придешь, — Ларик как ужаленный обернулся на этот тихий голос и увидел отца. В руках у того был старый пакет, мягко обтекающий молочную бутылку и батон. Парень поперхнулся от неожиданности.

— Я… ты…. Вот….

На самом деле, он не знал, что скажет отцу, когда ехал сюда. И когда собирался — не знал, и пока ждал автобус, и всю дорогу не знал. Отец обошел его со спины, отстраняясь, словно боясь прикоснуться. Ничего не изменилось. Он все так же не хотел соприкасаться с Лариком ни физически, ни как-нибудь ещё. Впрочем, Ларик не расстроился, просто отметил это равнодушно про себя.

— Проходи, — бросил все так же тихо отец уже на ходу. Ларик пошел за ним.

Поднялись на веранду молчаливым куцым гуськом из двух человек, отец резко остановился.

— Подожди здесь, — и скрылся за дверью в дом. «Не хочет, чтобы я вошел», — подумал Ларик, но опять же совершенно не расстроился, так как какого-то особого гостеприимства от отца он и не ожидал. Он облокотился о перила веранды, вспомнил, как Яська любит сидеть, забравшись на них, свесив длинную худую ногу и покачивая ей. На душе стало ещё муторней, но Ларик отогнал от себя эти мысли. Отец вышел буквально через пару минут уже с пустыми руками. Чашку чая с дороги не предложил, привалился спиной на входную дверь, словно защищая свой дом от внезапно нагрянувшего врага, руки сложил на груди крест-накрест. Молчал.

— Ты постарел. — Глупо отомстил Ларик. — Сдаешь понемногу….

Отец чуть шевельнулся, не выражая никаких эмоций, все так же смотрел вдаль, куда-то за спину Ларика.

— У меня вопрос. Один-единственный. Ответь на него честно, и я уйду. И не приду больше. Никогда.

— Да, — полувопросительно, полуутвердительно отозвался отец.

— За что ты меня так ненавидишь? Что я тебе такого плохого сделал? Лично я, что?