Cure Te Ipsum (СИ)

— Мои сапоги Тауриэль забрала, — извиняющимся тоном сказал юноша. Лариса фыркнула:

— А что, у нее уже имущество конфискуют? Вот босота эльфийская…

— Это не для нее, — брякнул Ори, и на него зашипели одновременно Нори и Бофур. Но Лара, задав вопрос, вовсе не ждала ответа: она уже бегала по складу, набирая все по списку Дари и бормоча себе под нос.

Саня усмехнулся, услышав ответ. Не было никаких сомнений: Ори выручал своего друга Кили, с которым его дядя обошелся по-гномьи: отобрал обувь, чтобы удержать взаперти. Поговаривали, что так же он поступил с Фили, зная о всегдашнем единстве братьев-неразлучников.

Обувь. А проверял ли он сапоги хоббита? Может, кольцо там? Саня едва не сорвался с койки, но остановило его вовсе не твердое намерение лежать до завтрашнего утра. И даже не то, что у хоббита не было обуви — ее этот народец вообще не носил.

«Да у меня все симптомы, — и врач почувствовал, как его едва не прошиб холодный пот, — я постоянно думаю о нем и ищу его. Самая настоящая болезнь кольценосца!»

***

Ударил крепкий мороз. Бравых вояк погнали на вырубку сушняка едва ли не в само Лихолесье. Мы грелись как могли. На улице остались два или три кострища, все очаги переехали в шатры, отчего после ледяного холода на складе наступила тропическая влажная духота. Даже с меньшей частотой кипячения бинтов и инструментов пара более чем хватало, чтобы Вишневский, задыхаясь, слег с тряпочкой на лбу и дышал через раз, а у любого входящего начинала кружиться голова. Лекарства и травы немедленно переехали в уазик. Чтобы они не перемерзали, мы по сто раз на дню таскали их туда и обратно. Я то обледеневала, то обливалась потом.

В один из прекрасных последних дней перед переездом мне пришло в голову, что именно сейчас у нас есть все шансы устроить постирушки и заодно искупаться, не рискуя заработать чахоточный кашель.

— Сверху аж все обледенело, — сообщил Саня, оглядев шатер со всех сторон, — надеюсь, не рухнет. Дамы вперед?

Дам у нас, хоть Эля и оставалась у Даина, снова было две. Не в силах смотреть на продрогшую рыжую эльфийку, Максимыч сердобольно поделился с ней своим лежбищем. Так она и появилась у нас — замызганная, в какой-то тонкой кофточке, потерянная. Зуб на зуб у бедняжки не попадал от холода.

— Ты, девонька, не горюй, — подбадривал ее наш водитель, — начальник ваш не такой изверг, отойдёт!

У этого самого «начальника» Максимыч проводил по три часа в день и все вечера. Вовремя он догадался сбрехать, что генератор и магнитола нуждаются в постоянном техобслуживании, доступном лишь у гномов. Терпеть гномов даже ради магнитолы Трандуил был не готов, и Максимыч по несколько раз на день мигрировал по лагерю со своей музыкой.

Пока его не было, пригретая им эльфийка, забившись в угол, оттаивала. Приучить ее к нашей атмосфере было непросто, а вредный Вишневский наотрез отказался вступать с ней в личные контакты и упорно продолжал делать вид, что ее нет.

Я много раз видела, как она шатается без дела неприкаянной тенью по лагерю, одинокая и грустная. Мы дали ей куртку, она ее постоянно забывала и мерзла. Я лично от сердца оторвала свою щетку для волос — Тауриэль ее потеряла и слонялась лохматая и нечесаная. В общем, у нас на складе завелась своя идейная страдалица. Позже мне пояснили, что влюбленные эльфы именно так и выглядят, причем в перспективе — столетия подряд. Чуть поодаль от нее я изредка замечала вторую такую же скорбную фигуру — тоже эльфийскую. Красавчик Трандуилион, которому повезло избежать пристального внимания Эли, неотступно следовал за рыженькой, соблюдая почтительную дистанцию. А Тауриэль толклась возле палатки своего гнома — которого, в свою очередь, от нее окарауливал суровый Двалин.

Средиземная Санта-Барбара, одним словом. Сначала мне казалось, что влюбленной эльфийке, раз уж этот процесс у них так болезнен, следовало дать выговориться, но позже обнаружилось, что она еще хуже Эли. Целыми днями и даже ночами она только и могла говорить, что о Кили. К концу дня хотелось выкрасть его и на себе приволочь ей в койку.

— Он такой нежный. Говорят, гномы грубые, но он очень нежен. Знаешь, Ларис, у него тут — на щеке — маленькая родинка. И он играет на скрипке. И любит вот так чесать нос, когда задумается…

Потом дело переходило к поэтическим метафорам — звездному блеску в глазах, шелку волос и прочим нефритовым жезлам, и я, притворяясь, что страшно занята, убегала прочь. Хотя этот метод тоже уже не работал — на улице не лето.

Так что, когда мы затеяли банный день, Тауриэль я из педагогических соображений припрягла по самую макушку. Но трудотерапия не помогла. Смотреть было больно на то, как она со скорбной миной стирает в бадейке, томно вздыхая после каждого движения — рабыня Изаура, не иначе. Я была только рада, что закончив, она куда-то сбежала — догадываюсь, впрочем, куда. Разоблачаться при мне она отказалась — и славно, не стоит плодить мои и без того многочисленные комплексы.