Curiositas. Любопытство

Цицерон и Борхес (и не только они) указывали на то, что искусство алфавитных комбинаций дает возможность во всей полноте обозначить существующие и несуществующие явления, в том числе бессмысленные высказывания – как слова Нимрода. Однако Бхартрихари считал, что язык не только именует вещи и смыслы (или отсутствие таковых), но и что все вещи и сопутствующие им значения рождаются из языка. Вещи, доступные восприятию и осмыслению, как и их взаимосвязи, – учит Бхартрихари, – определяются словами, которые отводит им язык. Это очевидная истина в метафизическом понимании. Оказавшись в Зазеркалье, в разговоре с Белой Королевой Алиса спорит с Бхартрихари: «Нельзя поверить в невозможное». «Просто у тебя мало опыта, – защищает Бхартрихари Королева. – В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день. В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака»[220].

Доводы Бхартрихари противоречили как традиционному буддизму, так и учению брахманов ньяйи (членов одной из шести традиционных индуистских философских школ). Буддизм трактовал смысл как общепринятую условность, а его широту – как проекцию коллективного представления об этой условности. Под словом дерево (tree) подразумевается лесное многолетнее растение, поскольку все говорящие на английском языке условились, что звуками [tri: ] будет обозначаться именно растение, а не объем воды, например; при этом значение слова охватывает дуб, кипарис, персиковое дерево и все прочие, поскольку в аспекте общего и условного каждый из этих объектов в отдельности мыслится деревом. Последователи ньяйи возражают: по их мнению, слова обретают значения только в соотнесенности с существующими вещами и складываются в предложения так же, как вещи соотносятся друг с другом в окружающем мире. Слово дерево обозначает соответствующую разновидность лесных многолетних растений, потому что деревья действительно существуют, и язык дает нам возможность построить фразу «дерево растет в лесу», потому что дерево и лес в реальности взаимосвязаны[221].

По мнению Бхартрихари, значение реализуется в процессе языковой практики – как при произнесении высказывания говорящим, так и при восприятии его слушающим. Теоретики более позднего времени, размышляя над искусством чтения, косвенно соглашаются с этим и предполагают, что значение текста возникает при его взаимодействии с читателем. «Читать, – писал Итало Кальвино, – значит идти навстречу чему-то, что скоро сбудется, но никто пока не знает, что это будет»[222]. Бхартрихари определял это понятием спхота («вспышка», иначе говоря – «явление»), которое во времена Панини означало «разговорный язык», а у Бхартрихари характеризует «выплеск» – то есть извлечение значащих звуков. Спхота не зависит от манеры речи говорящего (или пишущего, так что стиль или акцент значения не имеют), но передает определенное значение через специфическое сочетание слов в предложении. Это значение не сводится к его составляющим: неправильно при изучении языка разбирать предложение на слова, чтобы его понять. В большинстве случаев слушатель (или читатель) осознает значение того, что ему сообщается, как целостность, моментальное озарение. Это озарение выражено спхотой, однако, – уточняет Бхартрихари, – оно уже присутствует в сознании слушателя (или читателя). Говоря современным языком, озарение случается, когда спхоту воспринимает мозг, «приспособленный» к пониманию языка.

Но Бхартрихари рассматривал проблему глубже. Если восприятие и понимание имеют вербальную природу, то мучительная пропасть между тем, что мы видим, и тем, что нам кажется, между нашим личным опытом и заложенными в нем представлениями об истинном и ложном становится призрачной. Слова формируют целостность существующей реальности, но также и наше особое видение этой реальности; то, что мы называем своим миром, «выплескивается» из Брахмана в вербальной, коммуникативной форме. Именно это, силясь передать увиденное в Раю, Данте описал как «грянувший блеск», в котором увиденное облекается в слова.

Данте полагал, что язык – высший атрибут, дарованный Богом только людям, – но не животным и не ангелам, – чтобы они могли выражать то, что рождается в их ниспосланном свыше, «приспособленном» к владению языком сознании. Язык, в представлении Данте, есть средство, правящее человеческим обществом и дающее нам возможность жить вместе. Язык, которым мы пользуемся, состоит из условных знаков, позволяющих выражать мысли и делиться опытом внутри нашего лингвистического пространства. По мнению поэта, язык дарит существование называемым вещам, попросту давая им названия, ведь «никакое действие не возникает из небытия», как пишет он в трактате «О народном красноречии»[223]. Быть может, не случайно, как символ безысходного поиска, Данте оставляет трактат незаконченным, прервав его на середине фразы: «Слова отрицательные всегда торопятся, другие же идут к концу всюду с подобающей продолжительностью…»[224]

Глава 7. Что есть я?