Curiositas. Любопытство

В V веке, когда жил Бхартрихари, бо́льшая часть Индии представляла собой процветающее и счастливое общество, которым правила династия Гупта. В первые десятилетия века Чандрагупта II, прозванный «сыном доблести», прославился не только как воин, но и как покровитель искусств. С его благоволения великий санскритский поэт Калидаса вошел в царственное окружение, а литературные и философские собрания, проходившие при дворе, славились и за пределами царства. Когда власть перешла к сыну царя, Кумарагупте I, Индии из Центральной Азии стали угрожать гунны. Заняв в предыдущем столетии Бактрию, они десятилетиями пытались вторгнуться на индийскую территорию, прежде всего – через Гиндукуш; когда наконец им это удалось, гуннская армия ослабла в результате бесконечных столкновений, и Индии удалось ее сдержать. Однако в условиях постоянной угрозы династия Гупта также утратила былое влияние, и могущественная империя распалась на множество небольших враждующих царств[216]. Именно в этот период – от падения династии до возвышения индийских гуннов – Бхартрихари и создал свою языковую теорию.

Его считают автором нескольких фундаментальных трудов: «Вакьяпадии» – философского сочинения о предложениях и словах; «Махабхашьядипики» – комментариев к книге знаменитого проповедника йоги Патанджали; «Вакьяпадиявритти» – пояснений к собственному лингвистическому сочинению; и «Шабдадхатусамикши». Бхартрихари начал в более или менее традиционном ключе с составления толкований или экзегез к Ведам на основе более древних языковых теорий, но в итоге вывел собственную философско-лингвистическую концепцию. Среди его предшественников из глубокой древности можно, например, вспомнить жившего в VII веке до н. э. грамматиста Панини, который предложил свод правил, регламентировавших санскрит и применимых к текстам Вед; вслед за Панини во II веке до н. э. Патанджали также утверждал, что грамматика – ключ к изучению истин, заложенных в Ведах, и основа для их декламации. Бхартрихари подвел под эти идеи философскую основу: грамматику, – говорил он, – можно рассматривать в качестве инструмента мысли для постижения не только священных Вед, но также и Брахмана – всего, что дано в реальности. Он учил, что язык людей, подобно Брахману, неподвластен преходящим явлениям, но охватывает собой пространственно-временное единство, именуя его как целое, а также каждую из его частиц. В первых строках начальной строфы «Вакьяпадии» Бхартрихари формулирует вывод: язык – «единство без начала и конца, бессмертный Брахман, чья природная сущность и есть этот мир, и которое являет себя в момент сотворения Мироздания»[217]. Мы не погрешим против истины, сказав, что тезис Бхартрихари, в сущности, говорит о том же, о чем и первые строки Евангелия от Иоанна.

Язык для Бхартрихари – одновременно божественное творящее семя и плод его, неизбывная возрождающая сила и все множество происходящих от нее вещей. Бхартрихари считал, что язык нельзя рассматривать как нечто сотворенное (будь то божеством или человеком), ибо до языка не было ничего. Как пишет один ученый, последователь санскритской культуры, «язык [для Бхартрихари] ведет или прекращает свое существование в единстве с существованием человека или любого разумного существа»[218].

Известно, что язык реализуется в вербальных отображениях предметов и действий, как и в звуках, бесчисленные сочетания которых дают имена всему многообразию вселенной; реализуется он и в явлениях, которые нельзя назвать универсальными и неоспоримыми. Универсальная Вавилонская библиотека Хорхе Луиса Борхеса – хранилище, вобравшее квазибесконечность слов, но при этом подавляющее большинство из них – незначимые: в комментарии к рассказу об этом собрании он предполагает, что для осуществления подобного грандиозного замысла библиотека, собственно, не нужна – хватило бы и одного тома, содержащего бесконечное число бесконечно тонких страниц. В небольшом эссе, на два года опередившем рассказ, Борхес приводит слова Цицерона, который в трактате «О природе богов» рассуждает: «Почему бы <…> не поверить также, что если изготовить из золота или из какого-нибудь другого материала в огромном количестве двадцать одну букву <алфавита>, а затем бросить эти буквы на землю, то из них сразу получатся „Анналы“ Энния, так что их можно будет тут же и прочитать. <Хотя> вряд ли по случайности может таким образом получиться даже одна строка»[219].