Curiositas. Любопытство

Когда умер Нарцисс, разлившийся ручей его радости превратился из чаши сладких вод в чашу соленых слез, и Ореады пришли, плача, из лесов, чтобы петь над ручьем и тем подать ему отраду.

И когда они увидели, что ручей превратился из чаши сладких вод в чашу соленых слез, они распустили свои зеленые косы, и восклицали над ручьем, и говорили:

– Мы не дивимся твоей печали о Нарциссе, – так прекрасен был он.

– Разве был Нарцисс прекрасен? – спросил ручей.

– Кто может знать это лучше тебя? – отвечали Ореады. – Он проходил мимо нас, к тебе же стремился, и лежал на твоих берегах, и смотрел на тебя, и в зеркале твоих вод видел зеркало своей красоты.

И ручей отвечал:

– Нарцисс любим был мною за то, что он лежал на моих берегах, и смотрел на меня, и зеркало его очей было всегда зеркалом моей красоты[252].

Алиса понимает, что определить для себя, кто она есть, можно разными способами. Попав в кроличью нору, она задается вопросом, кто же она на самом деле, и не намерена выбирать «я», которое ей не нравится. «Пусть тогда попробуют, придут сюда за мной! Свесят головы вниз, станут звать: «Подымайся, милочка, к нам». А я на них только посмотрю и отвечу: «Скажите мне сначала, кто я! Если мне это понравится, я поднимусь, а если нет – останусь здесь, пока не превращусь в кого-нибудь другого!»[253] Если в происходящем не видно смысла, то Алиса должна быть уверена, что, со своей стороны, делает осмысленный выбор (выбирает «я», которое этот смысл выразит). Она как будто повторяет слова Юнга: «Я должен сообщить свой ответ, чтобы не зависеть от ответа внешнего мира». Алисе самой приходится задавать вопрос Гусеницы.

И все же, несмотря на кажущуюся ненормальность, окружающий мир, как и Страна чудес, дразнят нас мыслью, что в происходящем есть смысл и, если внимательно приглядеться, за всей «чепухой» можно найти то, что его объяснит. Поразительно, насколько подробно и связно описаны приключения Алисы, и мы, читатели, все более явно ощущаем этот неуловимый смысл в окружающем абсурде. Вся книга в целом оставляет такое же впечатление, как дзен-буддистский коан или греческий парадокс: это нечто осмысленное и в то же время необъяснимое, на грани откровения. Зато проваливаясь за Алисой в кроличью нору и совершая путешествие вместе с ней, мы точно понимаем, что ненормальность Страны чудес не случайна и все в ней отнюдь не просто. Придуманная Кэрроллом полуэпопея-полусон открывает нам столь нужное пространство где-то между реальной землей, по которой мы ходим, и миром сказок, точку обзора, позволяющую наблюдать за мирозданием в его более или менее выраженном виде – так сказать, на языке вымышленной истории. Подобно увлекавшим Кэрролла математическим формулам, приключения Алисы – это одновременно скупая данность и возвышенная фантазия.

Верно это и для «Божественной комедии». Направляемый рукой Вергилия по зыбким почвам Ада или многозначительной улыбкой Беатриче по кристаллической тверди Рая, Данте совершает странствие одновременно в двух плоскостях: одна низводит его (а вместе с ним и нас, читателей) в материальную реальность, другая позволяет взглянуть на эту реальность по-новому и преобразить ее. В такой же двойной реальности существует взобравшийся на ветку Чеширский кот: вот он показался нам в своем странном облике, а вот уже стал волшебным (и жизнеутверждающим) призраком – улыбкой Беатриче.

Глава 8. Зачем мы здесь?