Curiositas. Любопытство

Данте описывает эту географию настолько подробно, что в эпоху Возрождения некоторые мыслители попытались проанализировать почерпнутые из поэмы сведения, чтобы определить точные размеры дантовского царства про́клятых. К примеру, Антонио Манетти, член Флорентийской платоновской академии и друг ее создателя, великого гуманиста Марсилио Фичино. Будучи пылким поклонником Данте, Манетти пользовался своими политическими связями, пытаясь убедить Лоренцо де Медичи, чтобы тот посодействовал возвращению останков поэта во Флоренцию; а глубокое знание «Божественной комедии» позволило ему написать вступительное слово к солидному комментированному изданию поэмы, опубликованному Кристофоро Ландино и увидевшему свет в 1481 году: приводились в нем и рассуждения Ландино о размерах инфернального пространства. Манетти рассматривал поэму главным образом с точки зрения словесности; однако в тексте, опубликованном посмертно, в 1506 году, его внимание сосредоточено на географии «Ада».

В литературной, как и в научной сфере, каждый новый аргумент влечет за собой иной, противоположный. Вслед за Манетти другой гуманист, Алессандро Веллутелло, «приемный сын» Венеции, задумал новое описание географии дантовского «Ада» и, осмеяв «флорентийские» воззрения Манетти, сформулировал более универсальное представление. Веллутелло утверждал, что расчеты Ландино неверны, а флорентинец Манетти, который в своих вычислениях основывался на результатах предшественников, – не более чем «слепец, готовый следовать за кривоглазым»[291]. Для членов Флорентийской академии это стало оскорблением: они поклялись отомстить.

В 1587 году, чтобы свести счеты, в Академии задумали пригласить талантливого молодого ученого, который опроверг бы доводы Веллутелло. Двадцатилетний Галилео Галилей был тогда простым математиком и не имел ученых званий, однако прославился в научных кругах исследованиями движения маятника и изобретением гидростатических весов. Галилей согласился. Полное название его речи, произнесенной в «Зале двухсот» в Палаццо Веккьо, звучало так: «Две лекции, зачитанные перед Флорентийской академией, касательно формы, расположения и размеров Ада у Данте»[292].

В первой лекции Галилей придерживается описания Манетти, дополняя его собственными расчетами и научными ссылками на Архимеда и Евклида. Например, оценивая рост Люцифера, он исходит из слов Данте, что лицо Нимрода по вертикали идентично бронзовой шишке собора Святого Петра в Риме (которая во времена Данте была установлена как раз напротив храма и имеет семь с половиной футов в высоту), а рост Данте по сравнению с гигантом такой же, как сам гигант по сравнению с рукой Люцифера. Опираясь при расчетах на принципы измерения человеческого тела, выведенные Альбрехтом Дюрером (и опубликованные в 1528 году в «Четырех книгах о пропорциях»), Галилей приходит к выводу, что рост Нимрода составлял 3870 футов. По этой цифре он рассчитывает длину Люциферовой руки, что, в свою очередь, позволяет ему, воспользовавшись «правилом трех», определить рост Люцифера: 11 610 футов. Поэтическое воображение Галилей подчиняет универсальным законам математики[293].

Во второй лекции Галилей критикует (и опровергает) расчеты Веллутелло, приходя к заключениям, которых как раз и ждали члены Флорентийской академии. Те, кто читают это пять веков спустя, с удивлением обнаруживают, что обе лекции ориентированы на геоцентрическую модель Вселенной, предложенную Птолемеем: вероятно, опровергая суждения Веллутелло и доказывая правоту Манетти, Галилей счел, что правильнее будет принять дантовскую картину Вселенной такой, как она есть.

Когда обидчик наказан, суть дела часто спешат забыть. Члены Академии больше о лекциях не вспоминали, не попало исследование преисподней, осуществленное молодым Галилеем, и в сборник работ мастера, составленный его последним учеником Винченцо Вивиани и посмертно опубликованный в 1642 году. Но некоторые тексты могут ждать своего часа бесконечно. Спустя три столетия, в 1850 году, итальянский мыслитель Октаво Джильи, изучая труд безвестного филолога XVI века, наткнулся на тонкую рукопись: ему показалось, что он узнал почерк Галилея, который случайно видел однажды на рукописном листе, хранившемся в доме его друга-скульптора (такие чудеса порой преподносит наука). Рукопись оказалась «Лекциями о Данте» Галилея, которые сверхпедантичный секретарь Академии официально не зарегистрировал, поскольку молодой математик не являлся избранным членом, а просто был приглашен (такова гнусная сущность бюрократии).