Curiositas. Любопытство

«Божественная комедия» Данте, казалось бы, отвечает на этот вопрос отрицательно. Спасение Данте зависит от него самого, и не случайно Вергилий в начале пути корит его: «Так что ж? Зачем, зачем ты медлишь ныне? / Зачем постыдной робостью смущен? / Зачем не светел смелою гордыней?»[302] Благодаря собственной воле, и только ей одной, Данте в конце узрит священное видение, наблюдая прежде страшные муки грешников и очистившись от семи смертных грехов. И все же…

Поднявшись к вершине Рая, Данте первым делом видит Беатриче, смотрящую на Божественное солнце. Поэт сравнивает себя с рыбаком Главком, который, как рассказывает Овидий, отведал волшебной травы, росшей на берегу, и испытал непреодолимое желание погрузиться в неизведанные глубины: сам Данте так же непреодолимо стремится к встрече с Божественным. Но одновременно понимает, что мир, из которого он явился, – заведомо дольний и что человек существует не обособленно, он всегда – часть множества. Личная воля, чувства и мысли, будучи индивидуальными, все же не герметичны. Леви-Стросс пишет: «Как личность не одинока в группе, как общество не может быть одиноким среди других, так же человек не одинок во вселенной». И, обращаясь к образу радуги, которую описывает Данте в конце своего видения, делает вывод: «Когда-нибудь радуга человеческих культур исчезнет в пустоте вследствие нашего безумия; но пока мы здесь и пока существует мир, эта хрупкая дуга, которая соединяет нас с недостижимым, будет существовать, указывая дорогу, противоположную дороге нашего рабства»[303].

Таков парадокс: вслед за непередаваемыми страданиями, которые каждый переживает в этом мире в одиночестве, пытаясь описать этот опыт самому себе, мы, сознательно или нет, попадаем в мир, общий для всех, но понимаем, что и там диалог – в полной мере – уже невозможен. Прикрываясь формальными словесными предлогами, мы позволяем себе совершать ужасающие поступки: потому что, – говорим мы, – так поступали другие. Где бы мы ни были, мы без конца твердим одни и те же оправдания, проявляем жестокость к жестокосердным и предаем предателей.

Сумрачный лес внушает страх, но его облик и границы определенны, он как будто очерчивает недосягаемый мир, позволяя нам увидеть то, к чему мы стремимся, будь то морской берег или горная вершина. Но за этим лесом постигаемый мир лишен границ. По ту сторону все, подобно мирозданию, одновременно сужается и расширяется, не является бесконечным, но и не дает определить свои рубежи и совершенно ничего не знает о себе: это одновременно сцена для historia rerum gestarum и res gestae. Здесь мы создаем себя, становясь действующими лицами и очевидцами, каждый – «самостоятельная личность» и каждый – часть «человечества в целом». Так и живем.

Глава 10. Насколько мы разные?

Многие книги моего детства входили в серию под названием «La Biblioteca Azul», «Синяя библиотека». В ней были опубликованы переведенные на испанский язык рассказы из цикла «Просто Вильям», несколько романов Жюля Верна, а также роман Гектора Мало «Без семьи», внушивший мне необъяснимый страх. У моей кузины была полностью собрана параллельная серия, «La Biblioteca Rosa», «Розовая библиотека»; месяц за месяцем она покупала каждый выходивший том с тщеславной неразборчивостью коллекционера. По негласному правилу, мне, как мальчишке, доступны были только издания «Синей библиотеки», а ей, как девчонке, позволялось читать «Розовую». Я порой с завистью поглядывал на какой-нибудь корешок в ее коллекции – «Энн из Зеленых Мезонинов» или «Сказки графини де Сегюр», – но знал, что если я соберусь их прочесть, то придется искать другие издания, без «цветовых разграничений».

Как и многие правила, регламентировавшие наше детство, различия между тем, что хорошо для мальчиков, и тем, что подходит для девочек, возводят между полами невидимую, но в сущности твердокаменную стену. К цветам, вещам, игрушкам, видам спорта обычно применялся непреложный принцип «сегрегации»: чтобы определить, кто вы есть, исключалось все, что к вам не относится. За чертой оставалась отмежеванная по гендерному признаку территория, где у местного населения были другие занятия, иной язык, где они пользовались собственными правами и подчинялись специфическим запретам. Неспособность одной половины понять другую являлась аксиомой. Словами «она девочка» или «он мальчишка» вполне можно было объяснить определенный тип поведения.

Как обычно, ниспровергнуть догматы помогла мне литература. Когда я читал «Коралловый остров» в «Синей библиотеке», меня раздражало навязчивое подхалимство Ральфа Ровера и его нелепый дар: он умел очищать кокосы так, словно это были яблоки. Но, читая «Хайди» (изданную не в «Розовой библиотеке», а в нейтральной коллекции Rainbow Classics, «Все цвета классики»), я понял, что нас с героиней сближает вкус к приключениям, и от души веселился, когда она храбро умыкнула мягкие булочки и принесла их своему беззубому деду. Так что за чтением я, как рыба-попугай, то и дело менял пол.