Curiositas. Любопытство

В наши дни символическое разделение полов происходит не посредством идеологических догм, а через повседневные механизмы социального взаимодействия. До видеоигр и интерактивных экранов, которые вслух отвечают на вопросы ребенка, существуют музыкальные шкатулки и говорящие куклы, лающие собаки и хихикающие клоуны. Потяни за веревочку, поверни ключ – и игрушка оживает, издавая осмысленные звуки. Кукла начинает говорить: «Привет», «Поиграй со мной», «Я люблю тебя». Игрушечных солдат позднее также наделили голосом: «К бою!», «Ты храбрец!», «В атаку!». Неудивительно, что речь игрушек подбиралась с учетом условных «тэгов», потенциально соответствующих тому, что считается подходящим для мальчиков либо для девочек. (В восьмидесятых годах группа феминисток скупала говорящих Барби и солдат Джо[317], переставляла их звуковые модули и через несколько дней возвращала в магазин. Покупатели переделанных игрушек обнаруживали, когда их дети включали кукольный голос, что Солдат Джо по-девчоночьи ноет: «Хочу на шопинг!», а Барби яростно ревет: «Убей! Убей! Убей!»[318])

Символическое представление полов не предполагает их равноправия. В большинстве современных обществ только доминирующий мужской пол рассматривается в экзистенциальной реальности, что следует из определяющего символьного языка. Это подтверждает грамматика. Например, если франко- или испаноязычная фраза включает элементы мужского и женского родов, мужской род всегда является приоритетным. «На сотню дам – один кабан, – заметила как-то поэтесса Николь Броссар, – и он всегда главней»[319].

Женской сущности, помимо тех ролей, которые отводит женщинам общество, недостает соответствующего словаря, даже когда происходят большие исторические события, предполагающие переопределение «человечества как целого». Печальное подтверждение тому можно найти в некоторых основополагающих текстах Французской революции.

Революционеры в общем и целом верили, что, несмотря на культурные и политические особенности любого общества, все человеческие существа испытывают общие базовые потребности. Избрав в качестве исходной предпосылки представление о всеобщности «естественных прав», описанных Жан-Жаком Руссо в «Рассуждении о происхождении и основаниях неравенства между людьми», они пытались определить эти права в контексте нового общества. Долг мужчины, как утверждал Руссо, продиктован не только доводами разума, но и инстинктом самосохранения и состраданием к себе подобным. Следовательно, общество, состоящее из мужчин с равными обязанностями и правами, может выбрать собственную форму правления и правовую систему. В таком случае понятие личной свободы основывается не на традициях или исторической иерархии, а на естественном законе: человек свободен, потому что он человек. Робеспьер объявил, что Французская революция «защищает дело гуманизма». В чем это проявляется, освещено в «Декларации прав человека и гражданина»[320].

«Декларация» готовилась долго. Изначальная версия, состоящая из семнадцати статей, утвержденных Национальной ассамблей в августе 1789-го, стала вводной частью Конституции 1791 года. Позднее, с некоторыми изменениями и сокращениями, как «Декларация прав человека» она использовалась в качестве введения к Конституции 1793 года и последующих ее редакций, а затем, снова в расширенном виде, как «Декларация прав и обязанностей человека и гражданина» предваряла текст Конституции 1795 года. «Декларация» (как и сама Революция) провозглашала «единственный принцип: исправление всего, что неправильно. Но поскольку в условиях существовавшей власти неправильным было все, то в результате все и было изменено»[321].

Дискуссии при создании формулировок были долгими и непростыми. В ходе дебатов столкнулись две стороны: противники революции, которые боялись дестабилизации политического, общественного и нравственного порядка, и idéologues[322], последователи философов, выдвигавших теорию общественного утилитаризма. До принятия документа в 1789 году были рассмотрены около тридцати «деклараций»; направленность многих редакций должна была предотвратить в городах и в сельской местности распространение насилия и новой «чумы деспотизма». Большинство согласилось с лидером французских протестантов Рабо Сент-Этьеном: основные положения «Декларации» должны быть изложены «с такой ясностью, правдивостью и прямотой, <…> чтобы усвоить и понять их мог кто угодно и чтобы они могли служить вместо азбуки и изучаться в школе»[323].