Curiositas. Любопытство

Самым красноречивым участником прений был аббат Сийес. Все люди, утверждал он, испытывают различные нужды и потому постоянно желают комфорта и благополучия. В природе, благодаря разуму, человеку удается управлять естественной средой себе во благо. Но в социуме его благополучие зависит от того, в каком качестве видятся ему окружающие – как средство или как препятствие. Поэтому отношения индивидов могут оборачиваться враждой или взаимной пользой. Первую форму Сийес считал неправильной, поскольку исход таких отношений зависит от преимущества сильного над слабым. Вторая, напротив, ведет к взаимодействию всех граждан и меняет характер общественных обязательств от жертвенности к выгоде. Поэтому первое право индивида – «распоряжаться собой». По словам Сийеса, «каждый гражданин имеет право оставаться на месте, перемещаться, думать, писать, печатать, публиковать, трудиться, создавать, защищать, перевозить, обменивать и потреблять». Осуществление этих прав ограничено лишь теми пределами, за которыми нарушаются права других[324].

Но «всеобщность» этих прав, конечно же, не была всеобщей. Первое разграничение, предусмотренное «Декларацией» для граждан, которые заслуженно могут пользоваться гражданскими правами, и для тех, кому эти права не предоставлены, разделяло подданных Франции на «активных» и «пассивных» членов общества мужского пола. Конституция 1791 года определяла «активных граждан» как мужчин старше двадцати пяти лет, обладавших независимыми источниками существования (то есть они не могли состоять в личном услужении). Такие особенности, как наличие земли, денег и социального положения, считались отличительными характеристиками гражданина. После 1792 года гражданином считался мужчина, достигший двадцати одного года и зарабатывающий на жизнь; владение собственностью уже не было обязательным. Тем не менее, хотя казалось, что различия между богатыми и бедными, аристократами и плебеями устранены, разница между полами продолжала считаться естественной и продолжала существовать. Верховный прокурор Парижской коммуны Пьер Гаспар Шометт, оспаривая право женщин на роль в политике, ставил вопрос так: «С каких пор стало позволено забывать про свой пол? Давно ли приличествует женщинам, забыв о благочестивых заботах по дому и о нянченье детей, являться в общественные места для участия в дискуссиях, проходящих в галереях или перед оградой Сената? Неужто природа вверила заботы о домашнем очаге мужчинам? И наделила нас грудью, чтобы кормить детей?» На это маркиз де Кондорсе, математик и философ, отвечал: «Почему возможность забеременеть и подверженность преходящим недугам не позволяет пользоваться правами, которые никто и не думал отнимать у тех, кто каждую зиму страдает от подагры и легко простужается?»[325]

Революция все же наделила женщин некоторыми правами, разрешив им разводиться и распоряжаться частью супружеского имущества, но позднее, при Наполеоне, эти права были ограничены, а при Реставрации упразднены. Конвенция 1893 года гласила, что «дети, душевнобольные, женщины и лица, приговоренные к позорным видам наказания», не считаются гражданами Франции[326]. По мнению революционеров, естественные права не подразумевали прав политических. Но некоторые были с этим не согласны. Через два года после первой «Декларации», в 1791-м, сорокатрехлетняя писательница и драматург Олимпия де Гуж опубликовала «Декларацию прав женщины и гражданки», желая дополнить документ, видевшийся ей как принципиально неправильный и несправедливый.

Олимпия де Гуж родилась в Монтобане в 1748 году. В угоду условностям в ее метрике в качестве отца фигурирует Пьер Гуж, монтобанский мясник, но предположительно она родилась от внебрачной связи литератора – довольно заурядного – маркиза Лефрана де Помпиньяна и Анны-Олимпии Муиссе. Всю жизнь дочь будет идеализировать пребывавшего где-то далеко маркиза, которому она приписывала «бессмертный талант». Современники не разделяли ее высокого мнения о Помпиньяне: аристократическое презрение ко всем, кто менее знатен, и посредственный литературный стиль Вольтер наградил насмешкой, сказав о его «Сакральных стихотворениях», что они достойны присвоенного эпитета, ибо «никто не дерзнет к ним прикоснуться»[327].

В шестнадцать лет Олимпия вышла замуж за человека гораздо старше ее («которого я не любила и который не был ни богат, ни знатен»); когда ей было двадцать, он умер. Отказавшись зваться «вдовой Обри» после смерти мужа, как было положено, она придумала себе псевдоним, использовав имя матери, данное при крещении, и измененный вариант собственной фамилии. Она мечтала писать пьесы, а поскольку была неграмотна, – как большинство женщин в то время, если они не воспитывались в высших кругах, – сама выучилась читать и писать. В 1870 году она переехала из Монтобана в Париж. Ей было двадцать два[328].