Curiositas. Любопытство

Наши отношения с каким-либо животным заставляют задуматься над особенностями как нашего, так и его существа. В чем эти отношения состоят? Устанавливаются ли они только по нашей воле, или их определяет естество животного? Мне понятны собственные чувства и реакции на присутствие животного, но что чувствует и как реагирует животное на меня? В моем языке не хватает средств (разве что – метафорических), чтобы описать природу этих отношений «с той стороны»: сторона эта, безусловно, существует, но охарактеризовать ее я не могу. Литература не проясняет дело: пес Улисса в «Одиссее» умирает у ног своего вернувшегося хозяина; пес Элизабет Барретт Браунинг в повести «Флаш» меняется вместе с хозяйкой; у Диккенса в «Оливере Твисте» собака Билла Сайкса выдает своего хозяина из верности к нему; побитая собака соседа Мерсо, чью смерть так переживал хозяин в «Постороннем» Камю, – все они характеризуются через описание их действий на языке эмоций их спутников-людей. Но можно ли в явной форме высказать нечто, находясь по ту сторону водораздела видов?

В своей жизни я дважды заводил собак (хотя глагол «завести», подразумевающий обладание, здесь неуместен в эпистемологическом плане). Первый пес, которого мой сын назвал Эппл (в то время, когда компьютеры еще не стали обычным явлением), был смышленым дворнягой, нетерпеливым, игривым и бдительным, и с радостью общался с другими собаками в нашем парке в Торонто. Вторая, Люси, умная, спокойная, любящая бернская овчарка, живет с нами во Франции. Обе собаки изменили меня: при них мне всегда приходилось выбираться за рамки своего внутреннего мира, не исполняя при этом светских ритуалов, положенных в общении между людьми. То есть ритуалы, конечно, существуют, но они сугубо внешние и маскируют особую обнаженность, которую я ощущаю со своей собакой. При ней я чувствую, что обязан быть искренним перед самим собой, как будто собака, смотрящая мне в глаза, сродни всевидящему зеркалу, в котором отражается нечто бессознательное, глубоко скрытое в памяти. Барри Лопес, рассуждая о древнем родственнике собаки, волке (том самом, который для Данте стал символом всех пороков), говорит, что тот «имеет огромное влияние на человеческое воображение. Он перехватывает ваш пристальный взгляд и шлет его вам обратно. Индейцы белла кула верили, что некто однажды попытался превратить животных в людей, но ему удалось лишь наделить человеческими глазами волка. Не случайно людям порой вдруг хочется объяснить чувства, которые охватывают их при встрече с волчьим взглядом, – их страх, ярость, уважение, любопытство».

Люси прекрасно умеет слушать. Она спокойно сидит, пока я читаю ей любую книгу, оказавшуюся у меня в руках, и я спрашиваю себя, что удерживает ее внимание, когда она слышит, как струятся слова: звучание моего голоса, ритм фраз, отблеск смысла за теми несколькими словами, которые она знает? «Если мы допускаем существование тайны, говоря себе: „Возможно, есть что-то еще, что-то такое, чего я не понимаю“, – продолжает Лопес, – это вовсе не означает, что мы проклинаем знание».

Озадаченный непостижимостью отношений с собственной собакой, молодой Пабло Неруда написал так:

Поверь, мой пес,
коль Бог в моих стихах,
то Он есть я.

А если Он в твоих глазах печальных,

то Бог есть ты.

Но в мире безграничном нет того,

кто к нам вознес бы все свои мольбы.[337]

Самая лютая и свирепая собака не причинит зла, если броситься перед ней на землю: она сжалится.

Фернандо де Рохас.

«Селестина»

При каждой встрече Данте с душами умерших в потустороннем мире сопоставляется людское и высшее правосудие. Поначалу Данте испытывает сострадание к душам, истязаемым в Аду; но чем дальше он уходит, тем ощутимее над его земными переживаниями довлеет осознание непреложности Божественного правосудия, и, по мере того как постепенно пробуждается его душа, он с готовностью, как мы уже видели, начинает порицать грешников, которых покарал Господь, и даже принимает участие в их телесном наказании.