Да

Плавин с улыбкой пожал плечами.

– Можем, пока никого нет, и так поболтать, – сказал Волгушев, чуть скосившись на возившуюся у кассы Катю.

– Да нет, пойду уже домой. Лёлю подменю, пускай она по магазинам прогуляется.

– Как ребенок? Небось, орет.

– Орет, – согласился Лев Антоныч.

– И не надоедает слушать?

– Надоедает. Но каждый раз поглядишь на него и как-то успокоишься.

– Хорош собой ангелочек?

– Хе-хе, это нет. Чего нет, того нет. Просто сразу и на меня похож, и на Лелю.

– А если бы не был похож, уже удавил бы его?

Лев Антоныч широко улыбнулся:

– Пожалуй, что да. Наверняка не сдержался бы.

Жена Плавина выучилась с красным дипломом на юридическом и до декрета, в котором скучала уже третий год, совершила головокружительное карьерное восхождение в каком-то белорусском мобильном операторе. Плавин рассказывал, что вместо подруг она переписывается с эйчарами компаний, выбирая, в какую ей перейти. У Плавина же из друзей был только Волгушев. Он через неделю-две заходил к нему в книжный как бы между делом и часто оставался на несколько часов.

– Не надоедает только с женой разговаривать?

– Чему же тут надоесть? Я люблю свою жену. Мне нравится с ней разговаривать, – отвечал Лев Антоныч, но за время работы книжного успел наговорить с Волгушевым больше, чем за это же время написал по работе. Он и Волгушеву много раз предлагал на сайт устроиться.

– Журналистом? Уволь. Чтобы какая-то сволочь, двух книг в жизни не читавшая, меня еще поправляла.

– Ты придумываешь проблемы. Редакторы у нас в жизни ничего не правили. Ставят, не читая, да и спасибо. Вот если ты устроишься в рекламный отдел, тогда да, не позавидую. Тексты, проданные как реклама, правят все, кто рядом с компьютером оказывается – с нашей стороны, со стороны агентства, со стороны заказчика. Мысли нет, что раз текст выйдет на сайте, где этот же автор и работает, значит, он ровно, как читатели привыкли, и напишет – нет, сразу лезут править, как им самим кажется верным.

– Читающая нация!

– Конечно! Нация, читающая пресс-релизы. Народ-копирайтер.

От таких еще более-менее привязанных к реальности тем их скоро уносило в открытый океан чистого философствования:

– Я отлично знаю мировоззрение обычного человека. Каждый раз, когда у меня температура 39 или очень сильно болит голова, я сажусь читать фейсбук, научно-популярные треды в твиттере, статьи по текущей политике, и мне в таком состоянии все это идеально заходит: все понятно, все умно и интересно.

Лев Антоныч смеялся:

– Споловинивание айкью, так сказать.

– Да, физическое споловинивание айкью очень помогает понять заботы и тяготы моего народа. Но знаешь, что хуже всего? Наша владелица сама мне так и заявляет, что читать одну книгу ей теперь слишком много, она лучше после работы инстаграм полистает.

– Ну, имеет резон.

– Чего? И ты, брат, туда же.

– Ладно-ладно. Ну ты понял меня. Не всем же «Дар» читать.

– А, ты в смысле, что простонародью тяжело слишком. Знаю я эту теорию. Теперь послушай мою теорию. Ты же знаешь, что считается хорошим инстаграмом у простонародья?

– Послушаю твою формулировку.

– Простонародье презирает инстаграмы, где люди просто выкладывают любительские фотки себя и своего быта. Фотографии, какие были у наших родителей в фотоальбомах, сейчас не соберут лайков даже от бабушек и дедушек. Нужно, чтобы фотографии были похожи на студийную съемку провинциального журнала, а чтобы не одолела зависть, они должны быть с большими отвлеченными подписями. «Хороший пост» – это картинка и тысячи две знаков литературного, не просторечного текста. Верно?

– Никогда об этом не задумывался!

– Теперь «Дар». Ты читал когда-нибудь его краткое изложение?

– Нет, зачем?

– Именно. Смысла в этом нет никакого – это бессюжетный роман. Сам смысл его в том, что это бесконечно длинный поток связанных друг с другом сцен разной длины. Почти все сцены рисуют картины: портреты людей, жанровые сценки, исторические полотна, эротические зарисовки. Большая часть из них короткие: единица измерения интенсивности Набокова – афоризм. То есть, в конечном итоге, читая «Дар», ты просто скроллишь вниз, а если у тебя в руках бумажная книга – то в любую сторону ленту великолепных картин и литературно совершенных подписей к ним.

– Ха-ха, я понял. Ну это забавно.

– Я где-то не прав? Скажи, что «Дар» нельзя читать с любого места?

– Можно, конечно. Так даже лучше всего читать, когда перечитываешь.

И дальше неизбежно доставалось миру как таковому:

– Они определяют классику по тому, издана ли книга в очередной серии «классики в мягкой обложке». Сартр, «Поющие в терновнике», Томас Гарди, единственный роман Хемингуэя, который просто не надо читать, оказываются классикой, а о существовании Флобера, Стерна и Тэффи они просто не знают.

– Ну а знали бы, не много изменилось бы, – отвечал Лев Антоныч, не читавший, по правде, ни Стерна, ни Флобера. – Были бы такие же для них писатели, как Паланик какой-нибудь, только скучные.