Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

До Пня ехать было недалеко. Он вышел из дому нам навстречу, в шляпе. Его жена смотрела на нас из окна.

– Ну что, сковородку приготовил? – крикнул отец Пню, но тот просто стоял и пялился на машину.

– Эй, Пень, – заголосил отец. – Эй, Пень, где твоя удочка?

Пень быстро закивал. Перенес вес с одной ноги на другую, посмотрел в землю, а потом на нас. Кончик языка у него лежал на нижней губе, а сам он принялся ковырять ногой землю.

Я закинул на плечо корзину для рыбы. Протянул отцу спиннинг, потом взял свой.

– Ну что, идем? – сказал отец. – Эй, Пень, мы идем?

Пень снял шляпу, а потом, запястьем той же руки, утер с головы пот. Он резко развернулся, и мы пошли за ним по пружинистой траве на выгоне. Примерно через каждые двадцать шагов из густой травы, разросшейся на отвалах в конце старых борозд, взлетали бекасы.

В конце выгона начинался небольшой откос, земля стала сухой и каменистой, и по ней там и сям были разбросаны кусты крапивы и каменные дубы. Мы двинулись по уходящей вправо старой колее от пикапа, сквозь доходящие нам до пояса заросли молочая, сухие стручки на верхушках стеблей раздраженно дребезжали. Вскоре, у Пня поверх плеча, я увидел блеск воды, и тут же отец закричал:

– Господи, ты только посмотри на это!

Но Пень замедлил шаг, и рука у него заходила вверх-вниз, то сдвигая шляпу на затылок, то снова возвращая ее на место; потом он и вовсе замер как вкопанный.

– Ну, что скажешь, Пень? – спросил отец. – Не рыбных мест здесь вроде нет? Откуда нам, по-твоему, лучше начать?

Пень облизнул нижнюю губу.

– Да что с тобой такое, Пень? – спросил отец. – Это ведь твой пруд, разве нет?

Пень опустил глаза и поймал бегущего по комбинезону муравья.

– Т-твою мать, – выдохнул отец. И вынул часы. – Если ты еще не передумал, мы, пожалуй, начнем, пока не стемнело.

Пень сунул руки в карманы, снова повернулся к пруду и тронулся с места. Мы пошли следом. Теперь нам был виден весь пруд, и по всей поверхности – сплошь круги от играющей рыбы. То и дело окунь целиком выскакивал из воды и с плеском падал обратно.

– Бог ты мой, – услышал я голос отца.

Мы вышли к проплешине возле самой воды: в общем, что-то вроде галечника.

Отец сделал мне знак и присел на корточки. Я тоже присел. Он смотрел в воду, прямо перед нами, и когда я проследил за его взглядом, то понял, что́ его так захватило.

– Матерь божья, – прошептал он.

Под самым берегом ходила стая окуня, штук двадцать-тридцать, и ни единой рыбы меньше двух фунтов. Они метнулись было вглубь, но тут же поменяли направление и вернулись к берегу, и стая была настолько плотная, что казалось, они трутся друг о друга боками. Когда они проходили мимо, я видел, как они смотрят на нас большими, с тяжелым веком глазами. Потом они опять метнулись прочь и снова вернулись.

Они прямо так и напрашивались. Им было без разницы, сидим мы или стоим. Этой рыбе до нас вообще не было никакого дела. Я вам говорю: это надо было видеть.

Какое-то время мы просто сидели и смотрели, как стая окуня, не обращая на нас внимания, ходит прямо у нас перед носом. Пень все это время дергал себя за пальцы и оглядывался, будто ждал, что вот-вот появится еще кто-нибудь. По всему пруду окунь плескал, скакал и плавал у самой поверхности, выставив из воды спинной плавник.

Отец подал знак, мы встали и принялись налаживать снасти. Честное слово, меня так и трясло от возбуждения. Я еле смог отцепить блесну от пробковой рукояти удилища. И пока я возился с ней, пытаясь высвободить крючки, огромная ручища Пня легла мне на плечо. Я поднял голову, Пень вместо ответа повел подбородком в сторону отца. Нетрудно было понять, чего он хочет: не больше одной снасти за раз.

Отец снял шляпу, потом снова надел ее, а потом пошел к тому месту, где стоял я.

– Давай ты, Джек, – сказал он. – Все в порядке, сынок, – давай ты первый.

Прежде чем сделать заброс, я посмотрел на Пня. Лицо у него будто закаменело, а к подбородку прилипла тоненькая нитка слюны.

– Как только схватит, тащи его, гада, изо всех сил, – сказал отец. – У этих сукиных детей пасти твердые, что твоя дверная ручка.

Я спустил на катушке тормоз и отвел руку назад. И послал блесну на добрые сорок футов. Вода закипела даже раньше, чем я успел выбрать слабину.

– Подсекай! – завопил отец. – Подсекай его, суку! Цепляй его!

Я подсек что было силы дважды. И он сел, как влитой. Удилище согнулось дугой и задергалось. Отец продолжал давать мне советы и орал при этом как резаный.

– Страви, страви немного! Пусть погуляет! Вытрави леску! А теперь выбирай! Выбирай! Нет, пускай еще походит! Оба-на! Гляди, что творит!

Окунь ходил по всему пруду. Всякий раз, выныривая из воды, он так отчаянно тряс головой, что было слышно, как звенит блесна. А потом снова уходил вниз. Мало-помалу я его утомил и подвел к берегу. Он был просто огромный, фунтов на шесть-семь. Он лежал на боку, побежденный, с открытым ртом, хлопая жабрами. Я вдруг почувствовал такую слабость в коленях, что едва стоял на ногах. Но удилище я держал вертикально и леску – в натяг.