Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

Отец одним махом скинул башмаки. Но как только он потянулся за рыбой, Пень принялся брызгать слюной, трясти головой и размахивать руками.

– Да что с тобой такое, черт тебя подери, а, Пень? Парень зацепил самого большого окуня, какого я только в жизни видал, и провалиться мне на этом месте, если он отпустит его обратно!

Но Пень продолжал ругаться и махать руками в сторону пруда.

– Да плевать мне на все, я мальчику эту рыбу отпустить не дам. Слышишь меня, Пень? А если у тебя в башке именно это, то лучше напряги свою башку еще раз.

Пень протянул руку к моей леске. Тем временем окунь успел немного собраться с силами. Он перевернулся и пошел от берега. Я завопил; я совсем потерял голову, щелкнул тормозом на катушке и начал крутить на себя. Окунь сделал последний, отчаянный рывок.

И все. Леска лопнула. И я чуть не упал на спину.

– Пойдем, Джек, – сказал отец, и я увидел, как он схватил свой спиннинг. – Пойдем отсюда к чертовой матери, пока я не заехал этому дебилу в рожу.

А в феврале река разлилась.

В первых неделях декабря снег шел стеной, и к Рождеству завернули настоящие морозы. Земля промерзла. Снег не таял. Но ближе к концу января подул чинук. Однажды утром я проснулся оттого, что дом под ударами ветра ходил ходуном, и под ровный перестук капели.

Ветер дул пять дней, и на третий день река начала подниматься.

– Она поднялась до пятнадцати футов, – сказал однажды вечером отец, проглядев газету. – То есть на три фута выше, чем требуется для наводнения. Старина Пень того и гляди останется без своих ненаглядных.

Я хотел съездить на мост Мокси, чтобы посмотреть, как высоко поднялась вода. Но отец меня не пустил. Он сказал, нечего там смотреть, потоп – он и есть потоп.

Через два дня вода в реке достигла максимального уровня, потом пошла на убыль.

Неделю спустя мы с Орином Маршаллом и Дэнни Оуэнсом поехали к Пневу дому. Мы оставили велосипеды у дороги и пошли через выгон, примыкавший к владениям Пня.

День был сырой и ветреный, и по небу неслись рваные темные облака. Земля насквозь пропиталась водой, и в густой траве мы то и дело натыкались на лужи. Дэнни только-только выучился материться и заполнял эфир, как только мог, всякий раз, как черпал башмаком через край. Мы видели набухшую реку в конце выгона. Вода по-прежнему стояла высоко и в русло вернуться еще не успела: катилась между стволами деревьев и подгрызала берега. На самой середине течение шло мощное и быстрое, и время от времени проносило то куст, то дерево с торчащими над водой ветвями.

Мы подошли к Пневой изгороди и увидели, что там на проволоке висит корова. Она была вся раздувшаяся, а шкура – лоснящаяся и серая. Это было первое крупное существо, которое я видел мертвым. Помню, как Орин взял палку и потрогал ее открытые глаза.

Мы пошли вдоль изгороди к реке. К проволоке мы близко не подходили, боялись, что она под током. Но дальше было что-то вроде глубокой протоки, и там изгородь заканчивалась. Земля там просто обрушилась в воду, и изгородь вместе с ней.

Мы перелезли через проволоку и пошли вдоль этой новой протоки, которая шла поперек земли Пня прямо в сторону пруда и впадала в него, а на другом берегу пробила себе выход и дальше, немного попетляв, вливалась обратно в реку.

В том, что большую часть Пневой рыбы просто унесло половодьем, сомневаться не приходилось. Но и та, что осталась, могла уходить из пруда, когда ей заблагорассудится.

А потом я заметил Пня. И испугался. Я махнул ребятам, и мы все прижались к земле.

Пень стоял у дальнего конца пруда, там, где образовалась промоина. Он просто стоял и смотрел: и более тоскливой человеческой фигуры я не видел за всю свою жизнь.

– В общем, жалко его, старого дурака, – сказал за ужином отец несколько недель спустя. – Он сам, конечно, все это на себя накликал. А вот жалко его – и все тут.

А потом отец сказал, что Джордж Лейкок видел, как жена Пня сидела в «Спортсменз клабе» с каким-то здоровенным мексиканцем.

– И это еще что…

Мать этак резко на него посмотрела, а потом на меня. Но я сидел себе и ел, как будто вообще ничего не слышал.

Отец сказал:

– Да ну тебя к черту, Беа, парень уже достаточно взрослый.

Он сильно изменился, наш Пень. Он больше не общался ни с кем из мужиков, если, конечно, мог этого избежать. И издеваться над ним тоже всем как-то расхотелось, после того как Карл Лоуи сшиб как-то раз с него шляпу, а тот схватил брус два на четыре и гонялся за Карлом по всей лесопильне. Но хуже всего было то, что он теперь не выходил на работу день-два в неделю, и уже прошел слух, что его скоро уволят.

– В этом тихом омуте чертей хватает, – сказал отец. – Если так и дальше дело пойдет, скоро совсем рехнется.

А потом, в воскресенье после обеда, прямо накануне моего дня рождения, мы с отцом прибирались в гараже. День был теплый и ветреный. Пыль так и висела в воздухе. Мать подошла к задней двери и сказала:

– Дел, это тебя. Кажется, Верн.

Я пошел за отцом в дом, чтобы помыть руки. Закончив разговор, он положил трубку и повернулся к нам.

– Пень, – сказал он. – Убил жену молотком, а сам утопился. Верну об этом только что сказали в городе.