Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

– У них могут дружки остаться, у этих убийц. Кто их знает.

– Я эту девочку сызмальства знала, – говорит женщина. – Забежит, бывало, я ей печенья напеку, сидит перед телевизором, кушает.

Дома Стюарт сидит за столом, перед ним стакан с виски. На какой-то безумный миг мне кажется: что-то стряслось с Дином.

– Где он? – говорю я. – Где Дин?

– На дворе, – отвечает муж.

Он допивает виски и встает. Говорит:

– Кажется, я знаю, что тебе нужно.

Одной рукой он берет меня за талию, а другой начинает расстегивать на мне жакет, потом принимается за блузку.

– Первым делом главное, – говорит он.

Он еще что-то говорит. Но мне его слушать ни к чему. Я ничего не слышу, когда шумит столько воды.

– Да, действительно, – говорю я и расстегиваю остаток пуговиц сама. – Пока Дин не прибежал. Давай быстрее.

И третья вещь, которая добила моего отца [62]

Я расскажу вам, что доконало моего отца. Третьим по значимости был Пень, тот факт, что Пень умер. Первым номером шел Перл-Харбор. А вторым – переезд на ферму деда, возле Веначи. Вот там-то отец и завершил свой жизненный путь, если, конечно, не принимать в расчет, что, вероятнее всего, завершился он еще раньше.

В смерти Пня отец винил жену Пня. Потом винил рыбу. И в конце концов, стал винить самого себя – потому что именно он показал Пню объявление на задней странице «Поля и ручья», где речь шла о доставке живого черного окуня в любую точку Соединенных Штатов.

Обзаведясь рыбой, Пень начал вести себя странно. Рыба сделала его совершенно другим человеком. Так говорил отец.

Я до сих пор понятия не имею, как звали Пня по-настоящему. Может, кто когда и слышал его имя, но я – нет. Сколько помню, его всегда звали Пнем, да и сейчас он для меня просто Пень. Он был маленький такой, морщинистый и лысый человечек, хотя руки и ноги у этого коротышки были сильными на удивление. Когда он улыбался, что случалось нечасто, губы у него разъезжались, открывая коричневые ломаные зубы. И вид у него делался очень себе на уме. Если ты с ним говорил, его водянистые глазки неотрывно следили за твоим ртом, – а если не говорил, шарили по тебе, пока не уткнутся в какую-нибудь странную точку.

Не уверен, что он и в самом деле был глухим. По крайней мере, не настолько, насколько прикидывался. Но вот чего он не умел, так это говорить. Это уж точно.

Глухой не глухой, но еще с 1920-х годов Пень трудился на лесопилке разнорабочим. В «Каскейд ламбер кампани», в Якиме, штат Вашингтон. В те годы, когда я его знал, Пень работал уборщиком. И за все эти годы я ни разу не видел на нем какой-то другой одежды. В смысле, кроме фетровой шляпы, рубашки цвета хаки и джинсовой куртки поверх рабочего комбинезона. С рулонами туалетной бумаги в верхних карманах, поскольку прибирать в туалетах и следить за тем, чтобы там всего хватало, полагалось тоже ему. И по вечерам он должен был приглядывать, чтобы рабочие после смены не утащили рулон-другой в коробках из-под ланча.

Пень всегда носил с собой фонарик, хотя работал в день. А еще он носил с собой гаечные ключи, пассатижи, отвертки, изоленту, то есть все, что обычно имеют при себе слесари-наладчики. Вот из-за этого над ним все и издевались, за то, что он постоянно с собой все таскает. Карл Лоуи, Тед Слейд, Джонни Уэйт – самые были шутники, из тех, кто издевался над Пнем. Только Пень на все это не обращал внимания. Я думаю, просто привык.

Отец над Пнем никогда не издевался. Насколько мне известно. Отец был большой человек, стриженный под ежик, с двойным подбородком, мощными плечами и нормальным таким пузом. Пень все время на это пузо пялился. Приходил в опиловочную, где работал отец, садился на табурет и пялился на отцово пузо, пока тот управлялся с большими полировальными кругами на пилораме.

Дом у Пня был не хуже, чем у прочих.

Это была крытая толем постройка у реки, в пяти-шести милях от города. Еще полумилей дальше, за выгоном, был заброшенный гравийный карьер, который власти штата вырыли, когда решили замостить окрестные дороги. Там были три довольно большие ямы, и со временем они заполнились водой. А затем понемногу эти три пруда слились и получился один.

Очень глубокий. И вода как будто черная.

У Пня, кроме дома, была еще и жена. Она была много младше, чем он, и, говорят, гуляла с мексиканцами. Отец говорил, что такое говорят те, кто сует нос в чужие дела, вроде Лоуи, Уэйта и Слейда.

Она была невысокая, плотно сбитая женщина с маленькими блестящими глазами. Когда я в первый раз ее увидел, мне запомнились именно глаза. Мы в тот раз были вдвоем с Питом Дженсеном, катались на велосипедах и остановились у Пня возле дома, чтобы попросить стакан воды.

Когда она открыла дверь, я ей сказал, что я сын Дела Фрейзера. И еще я сказал:

– Который работает… – И тут до меня дошло. – Ну, с вашим мужем. А мы тут ехали мимо, ну и подумали, что у вас можно водички попить.

– Подождите здесь, – сказала она.

Она вернулась, и в каждой руке у нее было по маленькому жестяному стаканчику. Мне его хватило ровно на один глоток.