Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

Когда мы добрались до места, там повсюду уже стояли машины. Ворота на выгон были раскрыты настежь, и видны были колеи от колес – по направлению к пруду.

Дверь-сетку подперли каким-то ящиком, и у входа стоял тощий рябой человек в широких брюках, спортивной рубашке и с кобурой подмышкой. Он стоял и смотрел, как мы с отцом выбираемся из машины.

– Мы с ним дружили, – сказал ему отец.

Человек покачал головой:

– Да мне плевать, кто вы такие. Если вам тут особо делать нечего, лучше давайте-ка отсюда.

– Нашли его? – спросил отец.

– Багрят, – сказал человек и поправил пистолет.

– Ничего, если мы дойдем до реки? Я довольно близко был с ним знаком.

И человек сказал:

– Делайте что хотите. Но если вас оттуда погонят, не говорите, что никто вас не предупреждал.

Мы пошли через выгон, практически той же самой дорогой, что и в тот день, когда приезжали рыбачить. По пруду ходили моторные лодки, оставляя в воздухе сизые облачка выхлопов. Видно было, где половодьем подмыло берег и унесло деревья и камни. В двух лодках были люди в форме, и они ходили по пруду зигзагом, один правил, а другой управлялся с веревкой и крючьями.

На том самом галечнике, где мы удили Пневых окуней, дожидалась «скорая помощь». Прислонившись к задней двери, стояли и курили двое мужчин в белом.

Движок на одной из лодок заглох. Мы все подняли головы. Человек на корме встал и начал выбирать веревку. Через некоторое время над водой показалась рука. Судя по всему, крючья вошли Пню в бок. Рука опустилась, потом опять вынырнула, на сей раз зацепив что-то плотное.

Это не он, подумал я. Это что-то другое, что лежало на дне не один год.

Человек с носа перешел на корму, и они вдвоем перевалили мокрый тюк через борт.

Я посмотрел на отца. Выражение лица у него было очень странное.

– Женщины, – сказал он. – Вот, Джек, – сказал он, – до чего тебя может довести неправильная женщина.

Хотя я не думаю, что он действительно так считал. Наверно, он просто не знал, кого винить и что сказать.

Мне кажется, именно с тех пор у отца все и пошло наперекосяк. Совсем как Пень, он стал другим человеком. Эта рука над водой, которая поднялась, а потом опять опустилась, была как будто прости-прощай, хорошие времена, добро пожаловать, времена дурные. Потому что ничего другого мы больше и не видели с тех пор, как Пень утопился в тамошней черной воде.

Неужели так всегда бывает, когда умирает друг? И тех ребят, которые остались жить, как будто кто сглазит.

Впрочем, как я уже сказал, Перл-Харбор и то, что нам пришлось перебраться в дедовский дом, отцу тоже на пользу не пошло.

Серьезный разговор [63]

Возле дома стояла машина Веры, других не было, и Берт поблагодарил за это Бога. Он зарулил на подъездную дорожку и остановился возле пирога, который вчера уронил. Пирог по-прежнему лежал на асфальте – перевернутая алюминиевая тарелочка в нимбе из тыквенной начинки. Первый день после Рождества.

На Рождество он приезжал навестить жену и детей. Вера его предупредила заранее. Дала полный расклад. Заявила ему, что он должен уехать к шести, потому что ее друг со своими детьми приезжает на ужин.

Они сидели в гостиной и сосредоточенно разворачивали подарки, которые привез Берт. Открывали его пакеты, а другие, обернутые праздничной бумагой, стопкой лежали под елкой, дожидаясь шести часов.

Он смотрел, как дети открывают свои подарки, а Вера пока развязывала ленточку на своем. Стянула обертку, открыла крышку коробки и вытащила кашемировую кофту.

– Как мило, – сказала она. – Спасибо, Берт.

– Примерь, – сказала дочь.

– Надень, – сказал сын.

Берт поглядел на сына с благодарностью за то, что тот его поддержал.

Она примерила. Ушла в спальню и вышла в кофте.

– Красиво, – сказала она.

– На тебе красиво, – сказал Берт и почувствовал, как сдавило в груди.

Потом открыл свои подарки. От Веры – подарочный сертификат мужского универмага «Сондхайм». От дочери – набор из расчески и массажной щетки. От сына – шариковая ручка.

Вера принесла газировку, они немного поболтали. Но в основном смотрели на елку. Потом дочь встала и начала накрывать к ужину, а сын ушел к себе в комнату.

Берту же не хотелось вставать. Ему нравилось сидеть у камина, со стаканом в руке, в собственном доме, у себя дома.

Потом Вера ушла на кухню.

Время от времени появлялась дочь и ставила что-нибудь на стол. Берт глядел на нее. Смотрел, как она вкладывает сложенные льняные салфетки в бокалы. Как ставит тонкую вазу в центр стола. Как аккуратно-преаккуратно опускает в нее цветок.

В камине горело поленце из воска и прессованных опилок. Рядом стояла коробка с пятью такими же. Он встал с дивана и положил их все в огонь. Смотрел, пока они не разгорелись. Потом допил газировку и направился к задней двери. По пути увидел на буфете шеренгу пирогов. Сложил их стопкой и забрал все шесть – по одному за каждый десяток ее измен.

На подъездной дорожке впотьмах он выронил один, пока возился с дверью.

Передняя дверь теперь была закрыта намертво – с тех пор, как его ключ сломался в замке. Он обогнул дом. На задней двери висел рождественский веночек. Берт постучал в стекло.