Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

Росс и Мирна познакомились, когда Мирна пыталась бросить пить. Она ходила на собрания раза три-четыре в неделю. Сам я то ходил, то не ходил. Но когда Мирна повстречалась с Россом, я не ходил и пил по бутылке в день. Мирна ездила на собрания, а после заезжала домой к Мистеру На-Все-Руки: готовила ему и убирала. От деток его в этом смысле толку не было. Никто и палец о палец не хотел ударить в доме у Мистера На-Все-Руки, кроме моей жены, когда она там бывала.

Все это творилось не очень давно, года три назад. Такие уж это были дни.

Я оставил мать с мужчиной на диване и сколько-то колесил по улицам. Когда я вернулся домой, Мирна сварила мне кофе.

Она пошла на кухню его варить, я подождал, услышал, как она наливает воду, и полез под диванную подушку за бутылкой.

Может, Мирна его и вправду любила. Но у него было кое-что на стороне – двадцатидвухлетняя штучка по имени Беверли. Мистер На-Все-Руки неплохо устроился для коротышки в пуловере на пуговицах.

Ему было лет тридцать пять, когда он пошел под откос. Потерял работу, взялся за бутылку. Я посмеивался над ним при удобном случае. А теперь больше не посмеиваюсь.

Бог тебя спаси и сохрани, Мистер На-Все-Руки.

Он рассказывал моей дочери Мелоди, что работал над лунными запусками. Говорил, что с астронавтами дружит. Обещал познакомить с астронавтами, когда те приедут в город.

У них было прогрессивное предприятие – эта фирма, где Мистер На-Все-Руки раньше работал. Я видел. Столовые самообслуживания, буфеты для руководства и все такое. Автомат «Мистер Кофе» в каждом кабинете.

Мистер Кофе и Мистер На-Все-Руки.

Мирна говорит, что он интересовался астрологией, аурами, И-Цзином – всякими такими делами. Что он был не дурак, этот самый Росс, и человек интересный, я не сомневаюсь, среди наших бывших друзей таких было большинство. Так я Мирне и сказал – точно, мол, знаю, что потому он ей и нравился.

Мой отец умер пьяный во сне, восемь лет назад. Это случилось в пятницу. В полдень. А ему было пятьдесят четыре. Вернулся домой со смены на лесопилке, достал из морозильника колбасы себе на завтрак и откупорил кварту бурбона «Четыре розы».

Мать сидела за тем же столом в кухне. Пыталась написать письмо своей сестре в Литтл-Рок. В конце концов отец встал и пошел спать. Мать рассказывала, что он даже не сказал «спокойной ночи». Да и как-никак было утро.

– Киса, – сказал я Мирне вечером, когда она вернулась домой. – Давай немного пообнимаемся, а потом ты соорудишь нам отличный ужин.

Мирна сказала:

– Мой руки.

Беседка [54]

Утром она поливает мне живот «Тичерзом» и вылизывает. А во второй половине дня пытается выброситься из окна.

– Холли, – говорю я, – так больше продолжаться не может. Так больше жить нельзя.

Мы сидим на диване в одном из люксов на втором этаже. Выбирать нам было из чего. Но нам был нужен люкс, чтобы можно было ходить по номеру и поговорить как следует. Так что мы прямо с утра заперли приемную и поднялись на второй этаж, в люкс.

– Дуэйн, – говорит она, – меня это просто убивает.

Мы пьем «Тичерз» с водой и льдом. В середине дня мы немного вздремнули. Потом она выбралась из постели и стала говорить, что выбросится из окна в одном нижнем белье. Мне пришлось ее держать. Этаж, конечно, второй. Но все-таки.

– Достало, – говорит она. – Я больше так не могу.

Она прижимает руку к щеке и закрывает глаза. Потом начинает раскачиваться взад-вперед и стонет.

Когда я вижу ее в таком состоянии, мне просто жить не хочется.

– Как это – так? – говорю, хотя и сам все прекрасно понимаю.

– Мне что, еще раз по буквам тебе повторить? – говорит она. – Все ползет по швам. Я себя не уважаю. А раньше у меня было чувство собственного достоинства.

Ей чуть за тридцать, и она очень недурна собой. Высокая, длинные черные волосы и зеленые глаза, единственная зеленоглазая женщина из всех, кого я знал. В прежние времена я много всякого говорил про ее зеленые глаза, а она говорила, что именно поэтому ей всегда и казалось, что она предназначена для чего-то особенного.

А оно и так было понятно.

Теперь вспомнишь, и жить не хочется.

Я слышу, как внизу, в конторе, звонит телефон. Он весь день то зазвонит, то замолкнет. Даже сквозь сон я все равно его слышал. Открывал глаза, глядел в потолок, слушал, как он звонит, и думал, неужели все это про нас.

Хотя, наверно, лучше бы я глядел в пол.

– Сердце у меня разбито, – говорит она. – И превратилось в кусок камня. Конченый я человек. Хуже некуда – и ничего уже с этим не поделаешь.

– Холли, – говорю я.

Когда мы перебрались в эти места и нанялись управляющими в мотель, нам казалось, что теперь все трудности позади. За жилье платить не надо, за коммунальные услуги тоже, плюс три сотни в месяц. Это вам тоже не кот чихнул.

Холли вела бухгалтерию. С цифрами она всегда была на «ты»; и номера тоже в основном сдавала она. С людьми она ладила, и люди отвечали ей взаимностью. Я следил за участком, стриг траву и выпалывал сорняки, поддерживал чистоту в бассейне и чинил всякие мелкие поломки.