Да – тогда и сейчас

Думая о родителях, Питер волей-неволей представлял себе Гиллам. Иногда, ворочаясь на диване, он старался во всех подробностях вспомнить свою комнату в родном доме, просторную, с голубыми обоями. А над комодом точно были полки для книг, солдатиков и бейсбольных карточек? Он почти забыл, каково это – закрыть дверь и остаться наедине с собой в пространстве, принадлежащем тебе одному. В последнее время Питер мог позволить себе такую роскошь, лишь когда его дядя отправлялся играть в боулинг или в кино «с одной знакомой». Дом в Гилламе был удивительно тихим, тише самой тишины. Джордж, конечно, старался не мешать племяннику: ровно в десять вечера уходил в спальню и смотрел телевизор там, вместо гостиной. В одиночестве Питер пытался вспомнить, каково это было – встречаться с Кейт каждый день, каково это было – хоть утром, хоть вечером, когда угодно, выглянуть в окно и увидеть во дворе ее, раскрасневшуюся от мороза и бега. В первый – да и во второй – год в новой школе он думал о Кейт постоянно. Закрывал глаза и пытался посылать ей телепатические сообщения. На тренировках смотрел на девчонок из других школ, искал похожую на Кейт и не находил. Думал позвонить ей всякий раз, когда видел телефон, но не знал, что сказать. А если она его теперь ненавидит? Лучше об этом не знать. Время шло, и Питер вспоминал Кейт все реже. А потом осознал, что Кейт ведь уже стала другой, повзрослела, и, повстречай он ее теперь, они могут друг другу попросту не понравиться, ведь люди меняются. Стоило Питеру подумать об этом – о том, что Кейт стала для него чужим человеком, – как по спине пробежал холодок.

– Какими были родители до того, как появился я?

Джордж тряхнул головой:

– Не знаю, Пит. Это очень старая история. За пару лет до твоего рождения они потеряли ребенка. Иногда я про это забываю. Я был с ними в больнице. Все знали, что плод погиб, но врач по какой-то причине заставил твою маму рожать. Вроде бы так для нее было менее опасно. Она была медсестрой и все понимала. Она даже подержала мертвого ребеночка на руках, а твой отец не стал. Он вообще не заходил в палату. Позвал меня, и я сидел с ним в коридоре, а когда все кончилось, мы выпили. Но что я знаю? Он выдернул меня с бейсбольной тренировки, это я запомнил. Наша мать была тогда жива, но ей ничего не сказали. Твою маму она не особо любила. Ну да неважно. У Брайана была такая маленькая фляжка, он ее обычно прятал в ботинке. Он не желал видеть, как твоя мама качает мертвого ребенка, а она не смогла ему этого простить. Я тогда был совсем пацаном, и обо всем об этом даже толком не задумывался. Мне было… – Джордж прикинул в уме, – четырнадцать? Надо же, я был моложе, чем ты сейчас. А брат был намного-намного меня старше. Мы отхлебывали из той фляжки, ни от кого не таясь, и я казался себе взрослым.

Джордж помолчал и добавил:

– Смерть ребенка, конечно, сильно им все испортила, но у них и так-то было не все гладко.

Они подъехали к перекрестку.

– Ты не знал? Про ребенка? – Когда светофор сменил желтый цвет на красный, Джордж бросил взгляд на племянника.

– Нет, – ответил Питер.

Как-то он видел свою фотографию в младенчестве, и сейчас представлял этого маленького себя мертвым, холодным, белым.

– Они из-за того ребенка поженились? – спросил Питер.

– Да нет, они бы по-любому поженились. Они ведь, если подумать, оба больные на голову.

Несмотря на соревнования и запредельную нагрузку в школе, Питер старался навещать маму по крайней мере дважды в месяц, но не рассказывал ей ни о работе, ни о рекрутерах – вообще ни о чем, что творилось в его жизни. Энн назначили новые препараты, от которых она пребывала будто в трансе и совершенно не интересовалась тем, что говорил сын. Если уж на то пошло, когда Питер появлялся в больничном коридоре с наушниками на шее и рюкзаком на плече, мама раздражалась.

– Зачем ты пришел? – спросила она в одно из воскресений, в самом конце лета.

Приближался День труда. Сидя в комнате для свиданий, Питер чувствовал, как от его кожи исходит жар. За лето на стройке Питер дочерна загорел и накачал мускулы. Он физически ощущал, как таскание тяжестей преобразило его тело. Отросшие волосы выгорели на солнце. Мама сидела напротив, плотно закутавшись в кардиган. Она положила ногу на ногу и вдобавок скрестила лодыжки – так что одна нога оплетала другую, словно виноградная лоза опору. Во вторник начинался последний учебный год. Питер взял с полки коробку с викториной «Тривиал Персьют» – собственно, играть мама не любила, но читать вопросы ей нравилось, – однако Энн отвернулась и уставилась в угол.

– Тебе что, нечем заняться? Или времени не жалко? Я спросила, зачем ты пришел. Что молчишь?

Мама любит меня, сказал себе Питер. Просто иногда она так себя ведет. Например, когда ей страшно.

– Я хотел тебя увидеть.