Да – тогда и сейчас

Энн была готова ездить в Нью-Йорк хоть три раза в месяц, проводить за рулем по четыре часа, а потом сидеть в засаде шесть, восемь, а если понадобится, и двенадцать часов. Чтобы скрасить ожидание, она включала в машине радио и слушала интервью со знаменитостями, советы, как правильно фаршировать индейку и как спастись из тонущего автомобиля. В хорошую погоду она поднималась на смотровую площадку в Пэлисейдс, садилась на скамейку и любовалась полноводным Гудзоном. Когда от непрерывных раздумий о Питере мозг начинал закипать, она заставляла себя переключиться и начинала представлять, какими были эти берега до того, как на них вырос город. Сколь устрашающей, сколь волнующей была картина, открывшаяся Генри Гудзону, – и сколь в конечном счете обескураживающей. Иногда четыреста лет становятся непреодолимой пропастью, а иногда не значат ровным счетом ничего. Один обитатель дома престарелых, бывший учитель, как-то рассказывал ей о женщине, жившей три миллиона лет назад и давшей начало всему человечеству. Если сравнивать с этой Люси, Генри Гудзон отправился на поиски северного пути только вчера. А если сравнивать с Генри Гудзоном, Энн последний раз говорила с сыном всего миг назад. Даже меньше.

Бывало, Энн не ездила в Нью-Йорк месяцами, твердила себе, что выяснила главное – Питер здоров и счастлив, и теперь пора оставить его в покое. Она знает, где он, и этого достаточно. Но время шло, и Энн снова охватывала безотчетная тревога, совсем как в Гилламе. Эта Кейт Глисон – самая обычная девчонка из пригорода. Ни красоты в ней особой нет, ни ума. Так что же он в ней нашел? Когда Энн задумывалась над этим, шестеренки в ее мозгу начинали вращаться как бешеные. Питер мог бы пойти в колледж получше. Мог бы стать врачом или сенатором. И тогда она посмотрела бы на него, а потом оглянулась бы на свое ирландское прошлое и поняла, что проделала огромный путь. Но тащиться в Америку и растить там сына, чтобы он стал полицейским (о, как по-ирландски!) и втюрился в подружку детства? От этих мыслей Энн не могла спать по ночам и лишь пялилась в потолок.

Раньше Питера хоть можно было запереть дома, чтобы не виделся с Кейт. А теперь между ними навсегда встала эта девчонка, скрестив руки на груди.

Энн старалась расслабиться, дышать ровнее, чтобы мысли в голове улеглись, но был в Кейт этот изъян, не заметный Питеру. Видел бы он ее красное, злое лицо у венгерской булочной на Лексингтон-авеню. Истинное лицо Кейт Глисон, которой пришлось сбросить маску. Вот она, старая как мир история любви. Мужчина и женщина узнают друг друга по-настоящему, когда уже слишком поздно. Но даже тут Энн не могла не признать, что есть в Кейт что-то, достойное восхищения, – то, как она, не колеблясь, подошла к ней, как взглянула ей в лицо и велела держаться подальше. Она любит его, поняла Энн в тот день. Любит больше всего на свете. И она отчаянная девчонка. Просто раньше Энн плохо ее знала.

Если ей не хватает смелости подойти к сыну и заговорить с ним, какой смысл его караулить? Вопрос, конечно, интересный – это и без доктора Оливера понятно. Странное дело, но Кейт всякий раз удавалось ее застукать. Как будто она знала, что Энн где-то рядом, и нарочно ее высматривала. Конечно, нельзя исключать, что девчонка всегда выходит из дома с таким выражением лица, будто за ней кто гонится. Но Энн отчего-то казалось, что Кейт чует ее приближение.

Они стали жить вместе. В Алфабет-Сити, в обшарпанной квартире на первом этаже. Энн на несколько месяцев потеряла Кейт и Питера из вида, но частный детектив сумел их разыскать. Она смогла заглянуть в зарешеченное окно, когда никого не было дома, и увидела гору посуды в раковине, пустые бутылки в мусорном ведре, коробки из-под хлопьев на столе.

Когда грянуло одиннадцатое сентября 2001 года, Энн не была в Нью-Йорке около месяца. Ехать в город не имело смысла – машины туда не пускали и общественный транспорт не ходил. Поэтому она дни напролет сидела у телевизора – она все-таки купила телевизор – в надежде, что лицо сына мелькнет среди полицейских, пытающихся справиться с царящим на улицах хаосом. Питер не погиб. Она бы почувствовала. Но все равно отчаянно хотела услышать его голос. Энн каждые несколько часов ходила к таксофону на Перри-стрит, вставляла карту, набирала его домашний номер и слушала гудки. Тринадцатого сентября он наконец ответил.

– Питер? – выдохнула Энн вместо приветствия.

– Да, – отозвался он после секундного колебания.

У него был усталый голос. Он ждал, ждал и ждал. Она хотела сказать: не ходи туда. Пусть другие рискуют. В новостях говорят про обломки, которые падают с огромной высоты.

Но она так ничего и не сказала. Только слушала его дыхание, пока не повесила трубку.