Да – тогда и сейчас

– Ты можешь быть против, папа, но это ничего не изменит. Я люблю его. Можешь участвовать в нашей жизни, а можешь не участвовать, решать тебе. Питер может поступить на юридический, или остаться сварщиком, или что-нибудь еще. Он хочет стать полицейским, но даже если он решит канавы рыть, мне плевать.

Фрэнсис вздохнул, достал из морозильника формочку со льдом, согнул и принялся бросать ледяные кубики в банки с рассадой. Закончив, он остался стоять лицом к окну.

– Я посоветовал им взять Питера в академию. Сказал, что он всегда был отличным парнем и хорошо учился, но с его семьей случилась беда. С моей стороны никаких возражений нет.

Кейт вскочила на ноги, опрокинув стул.

– Я сказал, что Питер не виноват в случившемся той ночью. Что он, несмотря ни на что, не забросил учебу. Повторил все, что ты мне говорила, когда маме делали операцию. Что он занимался бегом и получил стипендию. Впрочем, они и без меня все это отлично знали.

– Так ты простил Питера? Ты больше его не винишь? – Ей хотелось прижаться к отцу, как десять лет назад. – И меня ты больше не винишь?

Фрэнсис повернулся к дочери:

– Я никогда его не винил. Ему было четырнадцать лет. Как я мог его обвинять? И в чем, во имя всего святого, мне обвинять тебя? Просто ты ничего не понимаешь. Даже близко не понимаешь.

На самом деле это он ничего не понимал. Теперь все будет хорошо. У Глисонов и Стенхоупов были тяжелые времена, но они в прошлом. Жизнь забавная штука. Кейт представила, как Питер приедет на Джефферсон-стрит на День благодарения или Рождество, будет сидеть на диване с ее сестрами, варить кофе, прятать под елкой подарки. И Джордж пусть приходит. Вместе с Розалин. Пусть страшная история обретет счастливый финал. Вечная история, история о кознях судьбы, только без трагического конца.

– Мне из-за нее не по себе, – признался Фрэнсис. – И маме. Ее выпустили из больницы, и теперь мы не знаем, где она.

– Ты про мать Питера? Он с ней не видится. Мы никогда о ней не говорим. Она пройденный этап.

– Пройденный этап? Кейти, милая, она его родила. Пройденным этапом она не станет никогда.

Кейт не любила вспоминать, как на Хеллоуин увидела в дверях туалета «Данкин Донатс» женщину с бледным осунувшимся лицом и безумным взглядом. Не любила вспоминать и другие случаи, потом. Она видела Энн Стенхоуп на Сто третьей улице. Та сидела в припаркованной машине с полным фисташковой скорлупы стаканчиком на коленях. Кейт набросила капюшон и поспешно прошла мимо. Вместо того чтобы зайти к Питеру, она позвонила ему из тайского ресторана в соседнем квартале и попросила прийти за ней. В другой раз худая женщина в пальто с чужого плеча почудилась ей под деревом в Риверсайд-парке, где Питер любил бегать. Не успела Кейт ее заметить, как Питер появился на их условленном месте встречи. На его лице поблескивали капельки пота.

– Ты нормально себя чувствуешь? – спросил Питер.

– Все хорошо.

Кейт оглянулась через плечо, схватила его за руку и повела к реке – смотреть на рождественские огни Нью-Джерси. Эта женщина хотела причинить ей зло. Она уже причинила зло ее отцу – искалечила его так, что Фрэнсис, которого Кейт помнила с детства, исчез, а его место занял человек, которого она порой едва узнавала. А первый, настоящий отец так и не вернулся. Кейт ждала и ждала, но тщетно, и в этом была виновата Энн Стенхоуп. Ей следовало бояться этой женщины, но она не боялась – по крайней мере, не так, как Фрэнсис.

И самая недавняя встреча – прямо у дома Кейт, хотя Питер был на другом конце города. Энн сидела на скамейке возле венгерской булочной и мрачно разглядывала прохожих. Когда Кейт вышла на перекресток, Энн повернула голову, словно почуяв ее приближение. Кейт попятилась и уже хотела броситься прочь, но сказала себе: «Нет!» – и страх сменился гневом. Их разделяли четыре полосы движения – две на север, две на юг, – и Кейт шагнула на проезжую часть, не дождавшись зеленого света. Она вскинула руки, останавливая поток машин, и поняла, что почувствовал Моисей, когда по мановению его длани расступились волны.

Когда Энн поднялась со скамейки, Кейт почувствовала, как мужество тает, но заставила себя идти дальше. Она выпятила подбородок. Выпрямила спину, чтобы казаться выше, совсем как ее отец перед тем, как постучать в дверь Стенхоупов. Зимнее солнце не грело, в мерзлой каше под ногами валялись окурки, фантики, потерянная кем-то ручка.

– Что вам нужно? – спросила Кейт, приблизившись к Энн.

До входа в метро было несколько шагов. В случае чего она юркнет туда, выберется на поверхность где-нибудь далеко отсюда, а потом притворится – перед Питером и перед самой собой, – что никакой Энн не было. Вернется домой на такси и неделю будет за сто миль обходить злосчастный перекресток.

– Я хочу поговорить с Питером, – сказала Энн. – Подумала, что ты поможешь.

– Я? Вы хотите, чтобы я вам помогла? – Кейт рассмеялась, но смех вышел глухим и сдавленным. – А вы смелая женщина, должна сказать.

Она приблизилась к Энн еще на один шаг.

– Держитесь от него подальше, – прорычала Кейт. – И от меня. Он не хочет вас видеть.