Да здравствуют медведи!

Это было непривычно — старпом стеснялся. Мял в пальцах сигарету «Кэмел», вопросительно поглядывал на капитана и никак не мог решиться… Все-таки кандидат наук — и драить кастрюли?!

Хоть и говорится, что любой труд у нас одинаково почетен, на деле же обслуживать, если даже обслуживаемые твои товарищи, почему-то считается унизительным. Черт его знает, то ли мы слишком долго превозносили производителей материальных ценностей в ущерб тем, кто производит ценности, не поддающиеся счету на метры и килограммы, то ли унаследовали это от бар, в том числе и от бар наизнанку, — отказавшись от слуг по идейным соображениям, они чуть ли не за доблесть полагали неумение обслуживать самих себя, — но факт остается фактом. И закрепленным к тому же в оплате труда. Камбузник на судне получает как матрос второго класса.

Еще в порту матросы договорились «обрабатывать» эту должность, то есть по очереди исполнять обязанности камбузника, а причитающиеся ему деньги, чтоб никому не было обидно, поровну разделить между собой. Так что старпому деваться было некуда. Раз он взял меня матросом, с какой стати другие будут вкалывать вместо меня?

Капитан так же, как я, не разделял сейчас старпомовских чувств и, кося на меня веселым глазом, явно наслаждался смущением своего обычно такого решительного и категоричного помощника.

— А может, его самого спросим? — перебил его наконец капитан. — Разве он возражает?

Условия договора, которые смущенно излагал старпом, мне были давно известны. Да и какими глазами я стал бы глядеть на товарищей? Я не возражал.

Мой напарник по каюте Виктор Масюкевич приветствовал меня широкой ухмылкой.

— Поздравляю со вступлением в должность камбузного бога, или, что едино, камбузного ничтожества!

Я вспомнил стихи Винокурова: «Легко быть зверем и легко быть богом. Быть человеком — это нелегко».

II

До дома было еще суток десять хода. Но в Гибралтаре нас хорошо снабдили, да и наш кок, Володя Колодезный, был человеком запасливым. Так что продуктов должно было хватить. Было только немного обидно, — пока мы пересекали океан, ребята успели переделать всю работу на палубе и теперь, по выражению Масюкевича, «делали шестичасовые стойки на ушах», а ты по-прежнему крутись волчком. Но такова уж судьба работников камбузного цеха.

Вахтенный поднимал меня в половине седьмого. Завтрак — целиком на совести камбузника.

Я включал электрокипятильник в коридоре. Снимал с крючков под потолком десятка два кружек. Расставлял их у выдачи. Доставал из кладовки галеты, из холодильника масло. Масло сильно отдавало трюмом, так что не все могли его есть — как-никак пять месяцев пролежало, — но не выбрасывать же добро за борт?!

Услышав, что хлопнуло окошечко в столовую, со своего места в коридоре поднималась Рекса.

Осторожно просовывала морду на камбуз и вопросительно глядела мне в глаза.

Бережливости нашего кока мы были обязаны благополучным переходом через океан.

Когда на острове Тринидад власти не дали нам ни воды, ни продовольствия, Володя умудрялся целых две недели прокормить двадцать пять ртов.

Володиной бережливости мы были обязаны и Рексой. И правда, не кормить же камбузными отходами чужеземных рыб, если можно за рейс вырастить из щенка сторожевую собаку! А для бережливого человека сторож не роскошь.

За пять месяцев Рекса превратилась из кособрюхого кутенка в здоровенного пса, чуть не в пояс ростом. Но сторожа из нее не вышло.

Кто-то из матросов, смывая палубу, окатил Рексу сильной струей из шланга. С тех пор, услышав шипение воды или волны за бортом, она со всех ног кидалась с палубы в коридор или, мелко дрожа, забивалась под траловую лебедку.

Рекса росла в необычном мире. Качающемся, неверном, со всех сторон окруженном водой. И своим для нее был не один кок, а все двадцать пять человек команды.

Когда в Тринидаде, готовясь сойти на берег, мы с капитаном вышли на палубу в брюках и рубахах, Рекса, оскалив клыки, пошла на нас в атаку. И только узнав капитана по голосу, остановилась в недоумении. Сколько она себя помнила, свои всегда ходили в трусах.

Зато тринидадского негра-моториста она спокойно пустила на борт. Обнюхала и отвернулась как ни в чем не бывало. На нем были шорты.

Рекса сослужила нам другую службу.

За долгие годы в океане каждый узнает все про всех, укрыться некуда. Однообразие людских лиц и отношений, тоска по дому — в море невидимые силовые линии, связывающие человека с землей, всегда напряжены до предела — превращают людей в заряженные аккумуляторы. Далекий контакт, толчок, шероховатость, которые в обычных условиях не регистрируются самым чутким сознанием, дают разряды неожиданной силы, тем большей, чем строже себя держит человек.

Рекса служила громоотводом. На ней можно было сорвать зло — натереть ладонью черный влажный нос, надрать холку. Она визжала, злилась, обижалась. Но ненадолго.

Ее можно было приласкать и увидеть собачью преданность в глазах.

С ней можно было поиграть, спрятаться за мачтой или среди ребят, побегать вокруг трюма. Рекса радовалась, улыбалась, ну точно дитя, разве что не хохотала.