Да здравствуют медведи!

О ней можно было заботиться. Прыгать за ней в воду, когда она падала за борт. Кормить. Мыть. Расчесывать ей шерсть.

Все разнообразие человеческих чувств и страстей, в проявлении которых мы были ограничены, без всякого порядка выливалось на бедную Рексу.

Это благотворно сказывалось на наших характерах, чего нельзя было сказать о характере Рексы.

Она выросла обидчивой, капризной, неврастеничной. Мы наградили ее всем, что подавляли в себе.

До сих пор я со стыдом вспоминаю, что в первое же утро повел себя с Рексой как истинное камбузное ничтожество.

Кажется, что может быть проще резки хлеба? Но одно дело — нарезать его на пять человек, другое — на двадцать пять. На завтрак полагалось три буханки. Я взял узкий мясной нож. Положил буханку на оцинкованную стойку и начал отпиливать от нее тонкие целые куски. После первых трех ломтей мякиш стал липнуть к лезвию. Нож, увязая, мял боковину. Корка ломалась, куски выходили неровные, искромсанные. На указательном пальце вздулась красная мозоль.

Рекса появилась в самый разгар моей войны с хлебом. Просунула морду на камбуз, доверчиво потерлась о мою ногу. И вместо свежей, похрустывающей корки получила злобный пинок.

За обедом, с неодобрением поглядев на мою работу, Володя преподал мне первый урок хлеборезного искусства:

— Нож нужно брать широкий, не длинный, лучше всего — шкерочный. Чтоб не налипал мякиш, окунай нож в воду. Буханку дели вдоль, на две половины. Затем — на четверти. А уж потом нарезай на куски, чудак-человек!..

Резать хлеб я научился. Но Рексиного доверия, как потом ни старался, вернуть не сумел.

Являясь утром на камбуз за своей коркой, она больше ни разу не потерлась о мою ногу, лишь вопросительно глядела мне в лицо. В ее глазах была память о первом пинке.

III

Обычно на завтрак заваривался чай. Сунувшись за ним в шкафчик, где кок хранил специи, я обнаружил порядочный запас какао и кофе. И вместо одного чайника решил заварить три. В одном — чай, в другом — кофе, в третьем — какао. Отчего не побаловать команду.

Сорвав зло на собаке, я сделался добрей к людям.

Без десяти восемь я выставил все три чайника в столовую и стал ждать.

Первой явилась вахта во главе с третьим штурманом Николаем Королевым.

Николай был единственным человеком на судне, которого не радовало скорое возвращение домой. Напротив, чем ближе мы подходили к порту, тем мрачней и беспокойнее делался Королев.

Третий штурман был болен. Высокий, мужественный, с благородно разработанной мускулатурой — каждая мышца на его спине явственно обозначалась под кожей, — с густой шерстью на широкой груди, Королев страдал острой боязнью берега.

Эта болезнь известна каждому, кто подолгу бывал в море.

Что, в сущности, составляет каждого из нас, о чем мы вспоминаем после прожитой жизни? Не о том ли, в чем принимали участие? Чем полней мое участие в делах команды, страны, мира, тем счастливей и богаче жизнь. Чем больше людей нуждаются во мне и нужны мне самому, тем больше я — человек.

Быть может, в основе карьеризма — не только жажда незаслуженных благ и почестей, но и невыносимое сознание собственной ничтожности, стремление доказать свою значимость любой ценой?

В море мы все нужны друг другу. И нашему судну. Мы — его неотъемлемая часть. И это, несмотря на все тяготы, делает нас такими счастливыми, какими мы редко бываем на берегу.

Но судно — малый мир. Есть еще мир большой. Каждый выход в море до предела напрягает наши связи с ним. И каждый раз мы заново оцениваем свою сущность — прочна ли, истинна ли?

Берег все эти месяцы жил без нас своей жизнью. Но для нас он оставался таким, каким мы его покинули. Встреча с ним — беспощадно строгий экзамен.

Чем меньше до берега суток, часов, минут, тем мучительней ожидание. Подтверждения или отмены нашей сущности.

Последнюю ночь команда не спит. Набиваются в ходовую рубку, стоят обнявшись, курят. Ежатся от непривычного после тропиков холода. Надевают куртки, ватники, а дрожь не унимается. Вглядываются в ночь до боли в глазах.

Но когда прямо на носу наконец показываются огни, которые светили нам все эти долгие месяцы, такой иногда нападает страх, что кажется, вот-вот кто-нибудь крикнет механикам в переговорную трубу: «Стоп машина!» Хочется повернуть назад, пересесть на любой встречный траулер, уйти, удрать в океан. Наверное, что-то похожее испытывают перед выходом из тюрьмы или перед встречей с любимой после долгой разлуки.

Но все молчат. Машина работает. И берег надвигается, медленный, неотвратимый.

Николай Королев еще в Гаване просил капитана списать его на другой траулер — ему предлагали место штурмана в кубинской рыболовной экспедиции. Но капитан не согласился. Предстоял переход через океан, штурманы устали, и если капитану придется нести вахту за третьего, в случае нужды он не сможет им помочь.

В Северном море нам предстояла встреча с траулером, который шел в Западное полушарие продолжать начатые нами работы. Королев готов был перейти на него даже матросом.

— Посмотрим, — сказал капитан.

IV