Да здравствуют медведи!

Старый негр вышел из своего угла и молча встал у меня за спиной. Голова его по-прежнему висела на груди, словно сморщенной, тонкой шее не под силу была ее тяжесть. Марко кивнул мне — поставь, дескать, старику. Я уже знал его, — целый день старик кочевал из одного бара в другой и молча выпрашивал выпивку. Его жалели, старик был тихий, а выгонять, если человек не буянит, здесь не принято, кто бы ты ни был.

Высосав свою рюмку, старик вернулся на место.

В баре стало шумно, дымно, душно. Немец помоложе, расхрабрившись, подошел к Мерси, что-то проговорил ей на ухо.

Я рассердился — как-никак Лешка был моим другом.

— Зийс ду нихт, менш, дизе фройляйн ист бешефтигт! (Не видишь, парень, девушка занята!)

— О, вы говорите по-немецки? — обрадовался немец. — Откуда?

— Был в советской оккупационной армии в Берлине в сорок пятом. Есть еще вопросы?

Улыбка слетела с его мальчишеского лица. Он стал многозначительно серьезным, словно на богослужении. И наставительно заметил:

— Не в оккупационной, а в освободительной армии.

Я вспомнил, как смущались мы, мальчишки, когда старый большевик, приятель отца, рассказывал, как они брали Зимний. Он никогда не говорил «после Великой Октябрьской социалистической революции», а только «после переворота». Бог с ним, в конце концов, с этим немецким мальчишкой, — ему видней.

Когда он отошел, я снова придвинулся к Мерси:

— Может, я чем могу тебе помочь?

Она оглядела меня с ног до головы, словно впервые увидела.

— Где Льеша?

— В море.

— Ты можешь его вернуть?.. Ну вот, а другой помощи мне от тебя не нужно.

— Он придет через две недели.

— Через две недели… — Она безнадежно покачала головой. — А потом?..

Каждый Лешкин выход в море был для нее предвестником вечной разлуки.

Марокканцы заказали в автомате «ча-ча-ча».

Негритянка, пришедшая вместе с грузчиками, передала сидевшего у нее на руке голозадого младенца соседу и вышла на середину. Все ее тело, пышущее жаром и потом, подчиняясь ритму, заходило ходуном, каждая часть тела отдельно и все вместе, словно не суставы у нее были, а шарниры. Лениво стоявший в дверях мулат, жилистые грузчики с медными крестиками на распахнутой груди, босой мальчишка-чистильщик с ящичком в руке — все пошли в пляс.

Мерси одним глотком выпила рюмку, хлопнула ею об стойку и, с вызовом глянув мне в глаза, соскочила с тычка и пошла к немцам.

Все понимающий, многоопытный Марко с тряпкой в руке печально собирал осколки стекла.

Немцы повеселели, оживились. Тот, что помоложе, склонился над Мерси, положил ей руку на плечо. Она передернула плечом, сбросила его руку и пошла танцевать. Немцы заулыбались, захлопали в такт ладошами.

На высокой, воющей ноте она повернулась к ним спиной, взвились в воздух крахмальные белые кружевные юбки, обнажив худенькие ноги, обтянутые черным трико. Мерси пригнулась и что есть силы хлопнула себя по заду.

Бар грохнул. Старый негр в углу открыл глаза, с усилием приподнял седую голову и, перекрывая шум, проговорил ясным, молодым голосом:

— Тейк ит изи, джентльмен! (Успокойтесь, господа!)

Это была единственная фраза, которую я от него слышал. Старик всю жизнь прослужил лакеем в американском баре.

Мерси, презрительно покачивая бедрами, прошла к задней двери.

Выходя из бара, я увидел, как она садится в такси с марокканцами. Один из них странно походил на Лешку — курчавые, только темные волосы, мощная шея борца и перехваченная, как у муравья, талия… А может, мне это почудилось?

Ночь в Мексиканском заливе

Крупные спелые звезды висят, покачиваясь, над нашими головами, где-то среди них затерялся топовый огонь на тихо поскрипывающей мачте. Пахнет смолеными канатами, рыбьей чешуей, креветками.

Мы лежим, развалясь на брезенте, — Генка, Рене, Вильфредо и я, — глядим в небо и шевелим пальцами на босых ногах, сладко ощущая, как они оттаивают с мороза…

Еще шесть тонн рыбы прошло через наши руки. Мы только что взгромоздили в трюме на самый верх сто десятый, последний ящик и прямо из русской зимы со льдом и снегом вылезли в черную, вязкую тропическую ночь.

Судно в дрейфе. Все ушли спать. Только в рубке то засветится, то потухнет красный огонек сигареты, да мы, четверо, лежим, не в силах подняться с теплой, убаюкивающей палубы.

Какая ночь в Мексиканском заливе!