Да здравствуют медведи!

О сорок четвертом годе есть память и на моей шкуре. Той ночью, лежа в снегу по пояс перед немецкими окопами, мы знали одно — за нашей спиной все наше время. И только от нас, ни от кого больше, зависит, переберется ли новый день за это вот незамерзающее, присыпанное снегом карельское болотце, вберет ли он в себя вот тот черный зубчатый лесок на сопке.

За немецким крупнокалиберным пулеметом лежал хороший стрелок, и для меня путь до сопки оказался длинней, чем до Гаваны, — так я в том леске и не побывал. Но наше время за эти двадцать лет — болотце за болотцем, лесок за леском — все двигалось и двигалось вперед и вот встретилось с временем Гаваны, рисующей на своих стенах Ленина, похожего на креола, с временем Лазаро Мачадо, который работает камбузником на нашем траулере и, наверное, так же мало думал о нас в ту самую ночь, когда валялся на полу в полицейском участке, как мы о нем, лежа в карельском снегу…

— Ну, Лазаро, будет завтра суп из черепахи? — спрашивает Генка.

— Си, сеньор.

— Я тебе не сеньор, а компаньеро![10] — сердится Генка. — Понятно?

Откуда Генке знать, что этот «сеньор» только форма вежливости, присущая испанскому языку! Ответить просто «да» — невоспитанно.

Но сердится Геннадий не зря. Никак еще не привыкнет Лазаро держаться со всеми на равной товарищеской ноге. Нет-нет да промелькнет в его вежливости какая-то приниженно-ласковая нота. А поручи ему за что-нибудь отвечать — сорвется на крикливый фельдфебельский тон.

Слишком уж разное у нас с ним время. Да что там время? Эпохи…

Рене, улыбаясь, хлопает Генку по плечу:

— Будет завтра черепаха, будет, компаньеро!

Первым заметил в трале крутой темный бугор Педро Доминиго, наш третий штурман:

— Тортуга!

От его обычной сонноватой мечтательности не осталось и следа. Он весь напрягся, высунулся из рубки до пояса, лысина засверкала на солнце. В глазах — диковатый охотничий блеск.

— Тортуга!

На правой руке у Педро рваный овальный шрам от акульих зубов. Тоже память. О мальчишеской неосторожности.

Педро — потомственный рыбак. Для его отца, который и сейчас ходит в море на своей лодчонке где-то около Матанзаса, морская черепаха — богатая и редкая добыча.

С превеликим трудом вытаскивая треугольную голову из-под навалившейся на нее рыбы, черепаха тяжело и громко вздыхает: «Уф! Уф! Уф!»

Трал медленно поднимается к фальшборту, черепаха перекатывается в сетке вместе с рыбой и наконец с грохотом вываливается на палубу.

Лазаро Мачадо бросается к ней, садится верхом на панцирь. Черепаха перебирает ногами, но с места сдвинуться не может, — видно, замучилась в трале.

Лазаро хватает ее за передние лапы. Она поворачивает голову, чтобы укусить его руку. Но Лазаро вместе с молодым мулатом Армандо ловко переворачивает ее на спину и заносит над горлом длинный сверкающий нож.

— Погоди! Погоди! — орет Генка.

Нам хочется рассмотреть это невиданное морское чудище. Капитан нацеливается из рубки фотоаппаратом. Лазаро с занесенным ножом застывает верхом на черепахе, оскалившись в улыбке.

На роговых пластинах, покрывающих панцирь, прилепились моллюски в белых цветкообразных раковинах — морские желуди.

— Сколько раковин, столько и лет черепахе, — утверждает Армандо.

Желудей восемь, что-то маловато. По крайней мере, нам она кажется старше: огромная, килограммов на пятьдесят, панцирь не обхватить, шея морщинистая, старушечья.

Долго разглядывать добычу не приходится. Трал уже вытрясли, рыба расплескалась по палубе, нужно поскорей убрать ее в трюм, пока не закисла: в воздухе ни ветерка, солнце, покачиваясь над головой, ходит по голым плечам, как горячий утюг. Да и Лазаро не терпится.

Он опускает нож. Палуба окрашивается густой и темной черепашьей кровью. Армандо что-то вырезает под панцирем и отскакивает в сторону. Лазаро с воплем бросается за ним. Вырывает из рук окровавленный шмот мяса и, ругаясь, убегает с палубы. Кубинцы хохочут.

Черепаха оказалась самцом. По местному поверью черепашье мясо, а особенно детородный член, обладает магическим свойством увеличивать мужскую силу. Его высушивают, растирают в порошок, который ценится на вес золота.

Отхохотавшись, боцман кубинцев Осмундо, Рене и Вильфредо устанавливают на ящиках сортировочный лоток. Мы выстраиваемся вдоль него по обе стороны. И под руками снова течет колющаяся, трепещущая бесконечная рыбья река…

Звезды у меня над головой мерцают, расплываются в небе. Рыбы мешаются со звездами, звезды — с рыбами. Мачта поскрипывает, как сверчок. Кажется, я засыпаю.

Какая ночь в Мексиканском заливе!..

«Его темное величество»

Мы «загораем» вторую неделю, а «Грибоедов» едва перевалил в другое полушарие.

Идем на семи цилиндрах. Восьмой задран кверху, как рука, возвещающая о сдаче. Капитан решил, что выгодней потерять узел-полтора хода, чем каждые пятнадцать часов стопорить машину и менять подшипники. Механики измучены. Доберемся на промысел, к своим судам, а там поглядим.