Да здравствуют медведи!

Все кинофильмы прокручены, все конфеты проиграны в «козла» и съедены. В каюте третьего штурмана Леонтьича вторые сутки подряд дым стоит коромыслом: крутят висты. Расчет — в папиросах. «Туз — он и в центре Атлантики ту-уз!»

Первый помощник перебирает в памяти все неприятности, которые ему причинили женщины, плавающие на судах, — ведь склоки и скандалы приходится разбирать ему, а чем больше моряки нуждаются в женщинах, тем грубей говорят о них.

Моему напарнику по каюте токарю Ивану вспоминаются почему-то все известные ему несчастья на море — там раздавили шлюпку между бортами, тогда-то смыло за борт боцмана, а во время швартовки отхватило руку матросу шпринтом.

На горизонте проходит танкер! Первое судно за много дней! Но небо и вода по-прежнему серые, как тоска.

Наверное, каждое время имеет свою полноту. Только мы не всегда умеем это понять. И все чего-то ждем — то солнца, то дня, когда выдают зарплату, то обеда, то свидания, то выхода в море, то окончания рейса. Всю жизнь ждем, словно за этой будет другая…

Наконец-то! За сутки от острова Сейбл показалось долгожданное солнце. Штурманы переходят с генеральной карты — по ней наш корабль полз медленней улитки — на новую, более подробную. И кажется, что судно сразу увеличило скорость.

Сейбл — пустынный песчаный остров у берегов Новой Шотландии. На банке между островом и американским материком промышляет сейчас штук шестьдесят наших судов.

По-английски «сейбл» значит «темный». Это постоянный эпитет дьявола — «его темного величества». У Сейбла погибло немало судов, — отмели вокруг острова коварные, берег низкий, прячущийся в дымке. Лучше от него держаться подальше.

Мы подолгу разглядываем на карте изрезанный американский берег, пролив Кебота, залив Святого Лаврентия. Любопытные здесь названия у островов: Дедмен — «мертвец», Олрайт — «все в порядке», Мадам. Так и видишь шлюпки, уткнувшиеся носом в песок, моряков, столпившихся вокруг выброшенного морем тела и молча стягивающих шапки. Слышишь, как бородатый капитан, спрятавшись от шторма за остров, с облегчением бросает своей команде: «Олл райт!» Представляешь себе лица матросов, завидевших берег, где их поджидает мадам…

Веселые и мужественные люди, наверное, назвали эти острова. И правы они были, считая, что обыденные события их жизни заслуживают увековечения на карте не меньше, чем мощи какого-нибудь Святого Яго, именем которого прикрывали свои злодейства католические конкистадоры, или, скажем, император Франц-Иосиф.

Оттого ли, что показалось солнце, от этих ли названий, а скорее всего потому, что близится промысел, на душе становится весело. Да тут еще радисту удается выйти на связь с судном, которое должно забрать нас, пассажиров, в Гавану. Это средний рыболовный траулер-рефрижератор (СРТ-Р) из Лиепаи.

Весь следующий день под самым форштевнем идут дельфины. Разом выстреливают свои упругие тела из воды, набирают воздух через круглые дыхала на затылке и снова вонзаются в воду. Один перед погружением каждый раз переворачивается на спину, будто оглядывается — не сбились ли мы с курса? И показав улыбчатый, полумесяцем рот, — прошу, дескать, следовать за нами, — уходит под воду. Среди темных спин его собратьев ярко сверкает его белое брюхо, точно специально поставленный ориентир: «Мы здесь».

Ведомые дельфинами, мы к вечеру выходим на банку Сейбл. Даем радиопеленг лиепайцам. И ставим трал — первый в Западном полушарии. В сумерках из черной океанской утробы на палубу вползает туго набитый двенадцатитонный мешок…

Здравствуй, старый знакомец, красный морской окунь! Да погоди ты, не колись своими иглами! Ведь прошло четыре года, как мы с тобой виделись последний раз на Большой Ньюфаундлендской банке. Ты все такой же — выпученные от перемены давления глаза, разинутый рот с торчащим из него пузырем, ощерившийся, возмущенно стучащий хвостом по деревянному настилу. Только что-то обмельчал ты за эти годы, браток, — раза в полтора стал короче.

Вспыхивают прожектора. И весь длинный тугой мешок загорается переливчатым фосфоресцирующим светом, будто тысячи желтых глаз «его темного величества» глядят оттуда на людей.

— Аргентина! — кричит технолог.

Вместе с окунем в трале пришла плоская длинная рыба, похожая на прокатанные полосы стали. Ее глаза при электрическом свете горят, как у кошки, только не зеленым, а желтым огнем. Аргентину я вижу живьем впервые.

Чтобы вылить двенадцать тонн рыбы из трала, нужно его делить — подводить стропы, по частям брать на стрелы. Долго. К тому же аргентина рыба мягкая, нежная. Стропы давят ее, калечат. Лучше сделать разрезы в мешке и слить рыбу струей воды.

Тралмастер в тяжелых яловочных сапогах взбирается на мешок с глазами, сверкает нож в его руке, и тысячи светящихся точек разливаются по палубе.