Daigaku-kagami (СИ)

Он терзал мягкие губы, упиваясь кровью того, кого любил и ненавидел, он отыгрывался на нем за пережитый страх, он заставлял Гилберта вбирать в себя весь испытанный им за сегодня ужас. И Гил принимал — потому что не мог ничего поделать, не мог бросить Ваню и подвести Элизабет. Ему просто некуда было себя деть, было больно, плохо, горько и тошно. Который раз он страдал под Брагинским, проклиная его несдержанность, и который раз чувствовал себя пустой, бездушной и никому не нужной куклой. Он не мог привыкнуть к такому отношению, не мог понять, отчего так резко меняется поведение Вани, ему, черт побери, было просто безумно страшно! Страшно за того, с кем он спал, за того, кто был ему дорог. Гил так беспокоился за него, что практически переставал замечать собственную боль, растворяясь в Ваниных чувствах, в его боли и его отчаянии. Гилберт не мог не страдать, когда у него же на глазах тот позволял так себя унижать. Он и хотел бы помочь, но все, что было в его силах, — просто безвольно отдаваться на растерзание его безумию, подставлять задницу, чтобы тот как можно грубее вошел в него, да плакать в подушку, сжав зубами кулак, чтобы не дай бог не выдать своих страданий.

А Иван был садистом, он любил, когда Гил страдает. Ему нравилось делать больно — и колючий высокомерный взгляд, полный высшего наслаждения говорил красноречивее всяких слов. Он бы с удовольствием обрядился в кожу, прикупил садо-мазо игрушек и опробовал их все одну за другой на Гилберте. Неизвестной оставалась лишь причина, почему он до сих пор этого не сделал. Видимо, тишина в ответ на грубости все-таки не удовлетворяла его фантазий и не стоила таких затрат. Потому Гил и старался кричать как можно меньше — дело было совсем не в соседях, которые, конечно, знали, в каких отношениях Гилберт и Иван.

— Ну что, хорошо подготовился, шлюшка? — ухмыльнулся Брагинский, демонстрируя ровный ряд зубов.

— Пошел к черту, — зло выплюнул Байльшмидт, чувствуя, как его рука крепче стискивает плечо.

Не мог не огрызнуться — и получил. Резко дернув на себя, Иван развернул его спиной к себе и с силой впечатал в стену. Скинув пальто прямо на пол, он холодными грязными с улицы пальцами прикоснулся к вмиг сжавшемуся от такого отношения колечку мышц. Разумеется, ужимки Гилберта вызвали в нем дух охотника, он, грубо прижав Байльшмидта к стене, резко протолкнул в него сразу два пальца, от чего на глазах того выступили тут же вытертые слезы. Нет уж, любоваться на свои слабости он этому Ивану не позволит.

Наигравшись внутри, Иван повернул Гилберта к себе лицом, тут же сильным толчком опуская его на колени. Простой и понятный знак — а противиться не было и нет никакого смысла. Чуть подрагивающими пальцами, он ловко расстегнул брюки Брагинского, бережно стягивая их вниз вместе с трусами, чтобы не причинить ему никакого дискомфорта. Сглотнув, он сразу взял в рот полувозбужденный член, принявшись активно работать руками и языком. Он чувствовал, как постепенно в его рту набухает и восстает достоинство Вани, чувствовал его вкус — родной и знакомый, но при всем при том он помнил, что сосет у Ивана, а тот никогда и не сделает ему хоть немного приятно за минет. Как и ожидалось, спустя какое-то время Иван просто грубо трахал его в рот, вцепившись в волосы и заставляя принимать в глотку до упора. А Гилберт — он ведь уже немного привык, приноровился. Спокойно вбирал в себя его ствол, умудряясь еще и приятно сделать — конечно, только чтобы этот ублюдок быстрее кончил и оставил его рот в покое. Только заканчивать тот и не думал, ему нравилось получать все за один раз.

Потянув за волосы вверх и тем самым поставив Байльшмидта на ноги, он подтолкнул его к кровати, не церемонясь, кинул на нее, тут же навалившись сверху, полностью подавляя, подминая под себя так, что и дышать становилось просто нечем. Он скинул с себя кардиган, майку — оба предмета одежды отправились в увлекательный полет по комнате, чтобы Гилу было поутру интереснее просыпаться. Джинсы и трусы, стянутые Гилбертом почти до колен во время предыдущего акта великой любви, остались в коридоре, так что теперь Иван в одних носках прижимался к белой коже, сквозь которую отчетливо проступали почти все венки.

Входил он всегда резко и без предупреждения — исключением не стал и этот раз. Гилберту многого стоило подавить крик, рвущийся наружу, а вот Иван не сдерживался — стонал в голос, беспардонно врываясь в тело Гила все глубже с каждым толчком. Он не заботился о его удовольствии, но Гилу и не нужна была такая забота. После нескольких минут бездумных движений, Гилберт распалялся, чувствовал, как его обжигает скользящий внутри член, как он отнимает все, что у него было светлого в жизни. Он готов был стонать, как последняя шлюха, только вот все равно закусывал кулак, чтобы не сорваться потом на истерические рыдания.