Daigaku-kagami (СИ)

Серая пелена утра прорывается робкой дрожью ресниц. Немного неуверенно отступающий покой дарит миру пока еще слабые голубые огоньки. Немного прохладно в комнате, но никого это не смущает. Теплые одеяла, укрывающие людей, надежно прячут их от цепких лап холода. Просыпаться не хочется. Новый день не зовет на подвиги, не открывает границ. Не нужно никуда спешить, не нужно никого спасать, не нужно надевать маски. Тихо и спокойно, настолько призрачно и невесомо, что не хочется даже дышать. Ровное во сне, сейчас собственное дыхание кажется ножом, рвущим хрупкую паутинку призрачного умиротворения, кажущегося спокойствия. Наверное, еще очень рано — судя по тишине за окном, по этому как будто потустороннему свету, искаженному красивой дорогой сиреневой шторой, по тому, как медленно, спокойно и глубоко дыхание, что ощущается у самой шеи, вызывая такие лишние и бессмысленные маленькие мурашки. Как бы ни хотелось продлить это до ностальгической боли в груди знакомое первобытное ощущение, а сон разорван. Разорван обрывочными, словно некачественная кинопленка или какой-то дешевый фильм ужасов, воспоминаниями. О прошедшей ночи. И вечере. Обо всем, что было сказано. Обо всем, что было сделано. Голова, вновь принявшая в себя весь этот груз, мигом растворяет сонную иллюзию, до тех пор стоящую перед глазами, вынуждая взглянуть на мир по-новому. В дивных жемчужно-голубых глазах загораются лукавые искорки, а сладкие пухлые пока еще бледные со сна губы растягиваются в улыбке искреннего счастья. Теперь эта тяжесть на плече вовсе не ощущается, дыхание больше не щекочет кожу. Все воспринимается как часть его самого. Теперь они больше, чем пара, больше, чем абстрактное «мы». Бесшумно, чтобы не дай бог не потревожить спящего, тесно прижавшегося к себе, он невесомо прикасается тыльной стороной ладони ко лбу, смахивая несуществующие капельки пота и позволяя себе еще на пару секунд раствориться в эйфории. Сейчас, ощущая то, что нельзя описать простыми словами, ибо все эти «счастья», «умиротворения» и «любови» уже настолько безобразно исковерканы и грязно использованы, что не могут вместить настоящих искренних чувств, он понимает, зачем столько ждал. Понимает, почему его так долго отталкивали.

Доверие.

Боясь шевельнуть головой, Франциск осторожно переводит взгляд на Артура, по-детски невинно сложившего руки в замок под щекой и сладко причмокивающего губами. Чувствуя, как по всему телу разливается тепло, пробуждающее в душе порывы стремительной нежности, ласки, умиления и совершенно несвойственной робости, он прикрывает глаза. Улыбка не желает сходить с губ, а чувства, бушующие в груди, побуждают неловко коснуться кончиками пальцев любимой щеки. Бархатистая, нежная, теплая. Продолжая невесомые прикосновения, он касается большим пальцем тонких губ, пересохших за ночь. Хочется, немного раздвинув их, прильнуть с поцелуем, но что-то удерживает, что-то такое, чего раньше никогда не было, похожее на настоящую заботу — как о себе, как о ком-то очень-очень важном. Гораздо важнее себя. Убрав руку от родного лица, обхватывает кончики пальцев губами, впитывая едва уловимый вкус желания. Ощущая, как внизу постепенно начинает нарастать напряжение, Франциск поскорее отрывается от столь увлекательного занятия, вновь устремив взгляд на окно. Солнце не спешит вставать, позволяя снова раствориться в утре, будто давая шанс вновь провалиться в сладко-тягучий сон, теперь уже полный сладострастных картин. Убедившись, что такими темпами вновь заснуть ему не удастся, он тяжело вздыхает, заставив сопящего рядышком Артура подозрительно дернуться. Ни звука, ни движения, ни вздоха. Не моргать, не дышать. Нет, кажется, не разбудил. Усмехаясь своему глупому поведению, он закатывает глаза, осторожно высвобождая плечо из-под родной блондинистой головы. Все медленно и плавно, без дыхания — лишь бы не разбудить, лишь бы не потревожить. Нельзя прерывать этот чудный сон, нельзя рушить такое прекрасное серое утро. Выскользнув из кровати, Франциск опускается на колени, заглядывая в лицо любимому. Спокойное, бледное, с легким румянцем на щеках и неровным узором красноватых пятен на шее и плечах. Будет ругаться, когда увидит. Так мило, так по-домашнему, как будто они уже сто лет вместе. Сейчас хочется верить, что так оно и будет, что и через сто лет они все еще будут чувствовать то же самое. А вот представлять почему-то совсем не хочется.