Далече от брегов Невы

Овидий, я живу близ тихих берегов,
Который изгнанных отеческих богов
Ты некогда принёс и пепел свой оставил.
Твой безотрадный плач места сии прославил;
И лиры нежный глас ещё не онемел;
Ещё твоей молвой наполнен сей предел.
Ты живо впечатлел в моём воображенье
Пустыню мрачную, поэта заточенье,
Туманный свод небес, обычные снега
И краткой теплотой согретые луга.

Холодными и мрачными казались сыну «златой Италии» Овидию придунайские степи. Такими, по стихам Овидия, представлялись они и Пушкину, пока он не увидел их своими глазами.

Его трогали слёзы и жалобы римского поэта, он понимал его, но сам вёл себя иначе.

Суровый славянин, я слёз не проливал,
Но понимаю их; изгнанник самовольный,
И светом, и собой, и жизнью недовольный,
С душой задумчивой, я ныне посетил
Страну, где грустный век ты некогда влачил.
Здесь, оживив тобой мечты воображенья,
Я повторил твои, Овидий, песнопенья…

И повторяя их, понял, что ему, сыну Севера, здешняя земля кажется иной — приветливой, тёплой, благодатной.

Здесь долго светится небесная лазурь;
Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь.
На скифских берегах переселенец новый,
Сын юга, виноград блистает пурпуровый.
Уж пасмурный декабрь на русские луга
Слоями расстилал пушистые снега;
Зима дышала там — а с вешней теплотою
Здесь солнце ясное катилось надо мною;
Младою зеленью пестрел увядший луг;
Свободные поля взрывал уж ранний плуг;
Чуть веял ветерок, под вечер холодея…

Послание «К Овидию» кончалось стихами:

Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой — участью я равен был тебе,
Но не унизил ввек изменой беззаконной
Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.

Нежная лира Овидия, «оробелая» в изгнании, извлекала «песни робкие», тщетно моля о прощении римского императора Августа Октавиана. Лира его, Пушкина, оставалась «непреклонной», совесть — «гордой». Он не унизил их изменой своим идеалам.

О том же писал Пушкин в письме к поэту Гнедичу, и тоже в связи с Овидием.

В стране, где Юлией венчанный
И хитрым Августом изгнанный
Овидий мрачны дни влачил;
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Он малодушно посвятил;
Далече северной столицы
Забыл я вечный ваш туман,
И вольный глас моей цевницы
Тревожит сонных молдаван,
Всё тот же я — как был и прежде,
С поклоном не хожу к невежде,
С Орловым спорю, мало пью.
Октавию[15]

— в слепой надежде —Молебнов лести не пою.

Пушкину самому очень нравилось его послание «К Овидию». Он гордился им и непременно хотел его увидеть в печати. Предвидя, что его имя и содержание стихотворения могут испугать цензуру, готов был печатать «К Овидию» без подписи (не сомневался, что читатели узнают его) и изменил последние строки.

Как ты, враждующей покорствуя судьбе,
Не славой — участью я равен был тебе.
Здесь лирой северной пустыни оглашая,
Скитался я в те дни, как на брега Дуная
Великодушный грек свободу вызывал,
И ни единый друг мне в мире не внимал;
Но чуждые холмы, поля и рощи сонны,
И музы мирные мне были благосклонны.

Бессарабская земля, мирные музы и впрямь благоволили к Пушкину. Менее чем за полтора года — с осени 1820-го до конца 1821-го он написал три десятка стихотворений, «Кавказского пленника» и «Гавриилиаду», начал «Бахчисарайский фонтан» и многое другое.