Далече от брегов Невы

Свидетелями его трудов были две его комнатки в доме Инзова, из которых первая служила прихожей и жилищем Никите Тимофеевичу, а вторая — кабинетом, спальней и гостиной молодому его барину. Здесь стояли диван, несколько стульев и стол у окна.

О занятиях хозяина говорили разбросанные повсюду бумаги и книги. В голых стенах, облепленных восковыми пулями (следы упражнений в стрельбе из пистолета), непокрытом столе, незавешанных окнах чувствовалась неустроенность, временность.

Пушкин жил как на биваке, твёрдо рассчитывая, что не окончит, подобно Овидию, свои дни в ссылке. Дома бывал мало, больше в утренние часы — своё любимое время для труда, для занятий.

Оставя шумный круг безумцев молодых,
В изгнании моём я не жалел об них;
Вздохнув, оставил я другие заблужденья,
Врагов моих предал проклятию забвенья,
И, сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.
В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днём моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы
И в просвещении стать с веком наравне.
Богини мира, вновь явились музы мне…

Чтобы пополнить пробелы в своём образовании, «в просвещении стать с веком наравне», Пушкин взялся за историю, философию, географию. Нужные книги находил у Орлова, Липранди, Владимира Раевского, беседы и споры с которыми ещё больше подталкивали к серьёзным занятиям.

Рассказывая о сходках в своём доме, Липранди замечал: «Здесь не было карт и танцев, а шла иногда очень шумная беседа, спор и всегда о чём-нибудь дельном, в особенности у Пушкина с Раевским, и этот последний, по моему мнению, очень много способствовал к подстреканию Пушкина заняться положительнее историей и в особенности географией. Я тем более убеждаюсь в этом, что Пушкин неоднократно после таких споров, на другой или на третий день, брал у меня книги, касающиеся до предмета, о котором шла речь»,

Однажды произошёл смешной случай. Собрались у Раевского. Пушкин в разговоре ошибся, поместил какой-то город не в то место, где нужно. Тогда Раевский кликнул слугу и велел покааать этот город на карте. Слуга указал безошибочно.

Все смеялись, Пушкин больше всех. А на следующий день он взял у Липранди книгу французского географа Мальтебрюна.

Чтение, раздумья, беседы, споры… И в тетрадях Пушкина появились «Заметки по русской истории XVIII века», заметка «О вечном мире». Его «Послание к Овидию» было тоже не только плодом вдохновения, но и изучения, труда.

Пушкин работал и дома и гуляя. «Утро, — рассказывал Вельтман, — посвящал он вдохновенной прогулке за город, с карандашом и листом бумаги; по возвращении лист был исписан стихами».

Гулял он в местах уединённых и людных. В одиночестве — размышлял, в многолюдстве — наблюдал.

«Куда вы? за город конечно,
Зефиром утренним дышать
И с вашей музою мечтать
Уединённо и беспечно?»
— Нет, я сбираюсь на базар,
Люблю базарное волненье…
И спор, и крик, и торга жар.
Нарядов пёстрое стесненье.
Люблю толпу, лохмотья, шум.
И жадной черни лай свободный.
«Так — наблюдаете — ваш ум
И здесь вникает в дух народный.
Сопровождать вас рад бы я,
Чтоб слышать ваши замечанья;
Но службы долг зовёт меня.
Простите, нам не до гулянья».

Это строки из незаконченного стихотворения «Чиновник и поэт».

«Толпу, лохмотья» Пушкин мог наблюдать и на ведущей к базару узкой, грязной торговой улице, с двух сторон обстроенной лавочками, в которых продавали и «красный товар» — ткани, и варёную и жареную баранину, и другую снедь, наполнявшую воздух густым, острым запахом. Здесь, как и на многих кишинёвских улицах, в питейных домах бойко торговали хлебным и виноградным молдавским вином. На откидных стойках заманчиво поблескивали на солнце всевозможной величины, формы и цвета полные бутылочки. Тут же на террасах с навесом, развлекая публику, играли и пели цыгане, заглушая шум и говор толпы.

Пушкин всюду, где мог, вникал в «дух народный», стараясь понять, чем живёт, о чём думает, чего хочет народ.