Далече от брегов Невы

При русском дворе, где охотно пользовались его услугами, знали ему цену. «Граф Витт такой негодяй, каких свет ещё не производил, — считал брат царя Константин Павлович, — религия, закон, честность для него не существуют. Словом, это человек, как выражаются французы, достойный виселицы».

Ставленник Аракчеева, помогавший ему осуществлять на юге изуверскую затею царя о создании по всей России военных поселений, шпион по призванию, Витт знал о существовании Тайного общества, вёл слежку за заговорщиками, надеясь извлечь из этого выгоду. Собаньская служила ему верной помощницей — писала в Петербург за него доносы (Витт был невеликий грамотей), собирала для него сведения. В её салоне сходилось отборное мужское общество, и все политические разговоры, которые сама и возбуждала, она передавала Витту.

Пушкин не подозревал, что красавица Собаньская шпионила и за ним.

Первое время в отеле Рено рядом с Пушкиным жил Филипп Филиппович Вигель. Он приехал на службу в Новороссию.

Вигель был человеком далеко не привлекательным: злым, завистливым, двоедушным. Но при этом умным, острым, наблюдательным. Зная всё обо всех, никому не давал пощады.

Пушкин был одним из немногих, о ком Вигель не злословил.

«В Одессе, — рассказывал Вигель о Пушкине, — где он только что поселился, не успел ещё он обрести весёлых собеседников… Встреча с человеком, который мог понимать его язык, должна была ему быть приятна, если б у него и не было с ним общего знакомства и он собою не напоминал бы ему Петербурга…

Простое доброжелательство моё ему полюбилось, и с каждым днём наши беседы и прогулки становились всё продолжительнее. Как не верить силе магнетизма, когда видишь действие одного человека на другого? Разговор Пушкина, как бы электрическим прутиком касаясь моей чёрными думами отягчённой главы, внезапно порождал в ней тысячу мыслей, живых, весёлых, молодых, и сближал расстояние наших возрастов. Беспечность, с которою смотрел он на своё горе, часто заставляла меня забывать и своё собственное».

Молодой его собеседник казался Вигелю беспечным. Вигель был не тот человек, перед кем Пушкин мог бы открыть душу. Такого человека в Одессе не было.

Наезжал сюда, правда, Александр Раевский.

«Приезды А. Н. Раевского развлекали Пушкина, как будто оживляли его», — вспоминал Липранди.

Старший сын генерала Раевского Александр с тех пор, как Воронцовы поселились в Одессе, подолгу гостил у них на правах родственника. Мать жены Воронцова Елизаветы Ксаверьевны приходилась тёткой Раевскому-старшему.

Александр Раевский был влюблён в Елизавету Ксаверьевну и хотел находиться там же, где и она.

Пушкин после совместной жизни на Кавказе встречался с Александром Раевским не только в Каменке, но и в Кишинёве, и в Киеве. Теперь они виделись часто и могли возобновить свои долгие беседы.

За эти годы в судьбе молодого полковника произошли перемены, и отнюдь не к лучшему.

Он вышел в отставку. Военной карьеры не сделал. Все, в том числе и Пушкин, прочили ему выдающуюся будущность. Надежды не оправдались. Его блестящий ум, всё отрицая и осмеивая, ничего не мог создать. Раевский понимал, что на великое не способен, на малое же был не согласен. Ещё больше озлобившись, он втайне завидовал и отцу, и брату. И особенно Пушкину.

Вигель не без основания замечал: «Известность Пушкина во всей России, хвалы, которые гремели ему во всех журналах, превосходство ума, которое внутренно Раевский должен был признавать в нём над собою, всё это тревожило, мучило его».

Сравнивая двух своих сыновей, генерал Раевский писал дочери: «Николай будет, может быть, легкомыслен, наделает много глупостей и ошибок, но он способен на порыв, на дружбу, на жертву, на великодушие. Часто одно слово искупает сто грехов». С Александром дело обстояло сложнее. «С Александром живу в мире, — но как он холоден! — огорчался генерал. — Я ищу в нём проявление любви, чувствительности, и не нахожу их. Он не рассуждает, а спорит, и чем более он неправ, тем его тон становится неприятнее, даже до грубости. Мы условились с ним никогда не вступать ни в споры, ни в отвлечённую беседу. Не то чтобы я им был недоволен, но я не вижу с его стороны сердечного отношения. Что делать! таков уж его характер… У него ум наизнанку; он философствует о вещах, которых не понимает, и так мудрит, что всякий смысл испаряется. То же самое и с чувством: он очень любит Николашу[19] и беспрестанно его целует, но он так же любил и целовал собаку Аттилу. Я думаю, что он не верит в любовь, так как сам её не испытывает, не старается её внушить. Он равнодушно принимает всё, что я бы ни делал для него».

Ещё на Кавказе «язвительные речи» Александра Раевского увлекали Пушкина ниспровержением привычных истин, презрением к авторитетам. Но и тогда и теперь в их отношениях не было ни близости, ни сердечности. Раевский не умел быть другом. Приятель, своеобразный «учитель», собеседник, но не друг.

Приятеля другого рода обрёл Пушкин в Туманском.